Максим Кантор - Чертополох и терн. Возрождение Возрождения

Первый эпизод — «Брачный контракт».

Будущие супруги смотрят в разные стороны. Их родители ведут торговлю: отец жениха предъявляет бумагу с генеалогическим древом, его партнер по сделке — брачный контракт с приданым. Важные детали: собаки, скованные одной цепью; среди прочих картин на стенах выделяется «Голова Медузы Горгоны».

«Вскоре после свадьбы».

Супруги в интерьере усадьбы в стиле Палладио. Утомлены ночными проказами; впрочем, ночь провели врозь. Кавалер бессильно лежит в кресле, из кармана торчит дамский чепчик, у ног — сломанная шпага. Дама сонно потягивается, хотя уже половина второго; в соседней комнате поспешно одевается ее любовник. Картина над камином изображает Купидона. Амор, которого воспевали Кавальканти и Данте, изображен играющим на волынке — его перенесли в Британскую империю; правда, в колчане нет стрел.

«Визит к шарлатану».

Виконт пришел к доктору с проституткой и юной девушкой. Дурная болезнь распространяется. Пятно на шее виконта принято трактовать как знак сифилиса. Лекарство не помогло: кавалер угрожает тростью.

«Будуар графини».

Новоявленная аристократка копирует «большой туалет короля»: утренний шоколад, музыкальные номера и одновременно укладка волос, кокетничает с любовником. На первом плане корзина с предметами, купленными у антиквара: поднос с изображением Леды и лебедя, выделяется фигурка с рогами оленя — это Актеон, превращенный в оленя.

«Дуэль и смерть графа».

Супруга с любовником пойманы мужем в меблированных комнатах. Поединок, супруг смертельно ранен, любовник выскочил в окно. Жена на коленях просит прощения. На стене картина «Суд Соломона».

«Смерть графини».

Супруга выпила яд. К умирающей подносят дочку для прощания. У ребенка наследственный сифилис. Художник делает ущербную девочку центром картины. У нее ортопедический башмак, пятна на лице, выпяченная нижняя челюсть, квадратная голова. На стенах висят картины фламандских художников, описывающие жизнь низших классов.

Аллегорическое значение серии очевидно — изображая жизнь одной семьи, художник показывает жизнь общества, построившего рыночные отношения во всех областях: морали, искусстве, любви. Общество решило, что путем взаимовыгодного обмена добьется счастья. Сломанная шпага, символические сюжеты картин и характеристики персонажей указывают на тщету предприятия. Отсылки к античной мифологии характерны; общество пытается воспроизводить мифы, но отражение в кривом зеркале не напоминает оригинал.

Моральный урок прост: грех рождает только грех. В идеологии прогресса всегда есть циничное допущение — да, рынок нуждается в определенном обмане, но лишь вначале, а дальше все будет честно. Рынок убеждает людей, что так устроено, что небольшая сделка с совестью необходима. Но вследствие первоначального обмана все устроится справедливо, былое мошенничество забудется; мол, все цивилизации начинают с обмана и насилия, а потом все гармонично. Но потом хорошо не будет. То, что не имело идеальной благородной цели, неизбежно станет дрянным. Рынок — не есть идеал человеческого общежития, это средство наживы. Тот, кто объявил рынок целью развития общества, неизбежно становится негодяем. Он и его потомки обречены носить это клеймо.

Метафизическое толкование объединяет три предыдущих. Человеческое предназначение, когда-то осмысленное в античности, переосмысленное в эпоху Ренессанса, ныне обсуждается опять. Решили, что человек отныне не будет соответствовать образу и подобию Божьему, поскольку человек мечтает воплощать идеалы рынка, каковых Создатель в виду не имел. Последовательная логическая связь ведет от любого неточного поступка и любого соглашательства — к тотальному предательству бытия. Но проговорить это буквально никогда не хватает ни времени, ни желания. Мы все знаем, что успех в обществе зависит от властных и богатых, что богатые, как правило, бесчестные; мы знаем, что критики и журналы существуют на деньги аморальных и жадных; мы все знаем, что тот, кто берет деньги от недостойных людей, не имеет права рассуждать о морали и прогрессе; однако почти все рассуждения о морали оплачены аморальными негодяями. Цепочку от модного светского художника до жестокого политика, устраивающего войну и обокравшего народ, никто не хочет выстроить, хотя все знают, что цепочка коротка: художник — галерист — куратор — банкир. И художник присягает на верность злодею; это, в сущности, строгие условия рынка. Рынок пользуется изделиями, изготовленными по классическому (то есть гармоническому) лекалу, но рынок признает только свою логику — тем самым классическая гармония оказывается вовлеченной в процесс, который гармонию уничтожает.

Важно в искусстве Хогарта именно то, что художник не просто создает образ, но проводит своего рода социальный анализ, выстраивая генезис порока в обществе. Одно дело — ославить очевидного лихоимца; иное дело — увидеть его связь с благородным депутатом. Не так давно в российском неокапиталистическом обществе появилось уморительное прилагательное «нерукопожатный», которым некоторые люди, считавшие себя чистыми от связей с порочной властью, отделяли себя от замаранных. Примечательно то, что решительно все средства, на которые существовали вольнолюбивые кружки, редакции, издательства и выставки, были добыты не вполне аккуратно. Если вольнолюбивый сборник поэзии выходил на деньги человека, разграбившего алюминиевый комбинат, термин «чистоты» делался условным. Именно это и показывает Вильям Хогарт.

Вильям Хогарт инстинктивно чувствовал, что вышел в пространство, еще не освоенное художественной практикой, потому опасное; теории искусства, описывающего критику общества, не существует: теория описывает гармонию, а не дисгармонию. Гейнсборо и Рейнольдс писали дам и кавалеров, сообразуясь еще с той эстетикой, когда классический стандарт соответствовал социальному самодовольству.

Художник взял на себя труд философа и написал «Анализ красоты», написал эстетический трактат, нимало не заботясь о том, что эстетика, конвенциональная дисциплина, вверена академикам Лессингу и Дидро.

Нет, так сказать недостаточно. «Анализ красоты» написал карикатурист, шаржист, тот, кто рисовал уродливые хари и морды, тот, кого воспринимали как шута. Он мешал, но его терпели. В век нежных чувств и жеманных поступков Хогарт показал, что скрыто под лаковой оболочкой, — нарисовал исступленную злобу, похабное сквернословие, скользкое предательство, подлость и липкий разврат. Его картины не вписываются в привычную всем классическую парадигму искусства. И вот он, нарисовавший все это дурно пахнущее, теперь пишет «Анализ красоты»? Хогарт начинал как милый сердцу света юморист, Хогарт обучался угождать богатым, его учили правильной эстетике — как и всех остальных. Можно посмеяться над смешными персонажами на студенческой попойке, или вот, например, толстяк поскользнулся, дама обронила веер. Детали в пестрой толпе всегда милы.