Анна Пожидаева - Сотворение мира в иконографии средневекового Запада. Опыт иконографической генеалогии

Замечательно, что, констатировав преемственность между персонификациями месяцев и Днями Творения, Адельгейда Хейманн в своей работе 1938 года легко ограничивается констатацией этого родства, не задаваясь вопросом о механизме проникновения календарных мотивов в иконографию Дней Творения: «Нам неважно, каким путем и через сколько промежуточных этапов эти аллегории достигли Вердена» [629].

Мы намерены начать наше исследование с момента, на котором остановилась А. Хейманн, — с поиска и возможности идентификации тех «промежуточных этапов», которые предшествовали сложению комплексной композиции фронтисписа и появлению среди персонификаций-месяцев инородного персонажа. Наша задача — не столько еще раз показать, каким образом календарные мотивы могли стать одним из вариантов изображения Дней Творения, сколько попытаться объяснить очевидное отличие одного из них, типа персонификации Третьего дня (назовем этот тип «персонаж в пейзаже»), от остальных (тип «персонаж с атрибутом»).

В свете сказанного выше замена одного из персонажей ряда на элемент ряда чужеродного — не редкость в начале XII века. Мы уже обращали внимание на варьирование в пределах круга памятников «римского типа» трактовок отдельных, преимущественно второстепенных, персонажей: Бездны, персонификаций Света и Тьмы.

Завершая наше исследование, мы подвергнем анализу самый сложный из памятников — один из немногих вариантов помещения цикла Сотворения мира в концентрическую схему. Й. Зальтен [630]называет тип композиции Верденского гомилиария stark antikiesirend (сильно антикизирующим) и возводит его еще к древнеримской традиции концентрических мозаик пола, представленных в первую очередь композициями космографического характера [631]. О наличии прямой связи между христианской изобразительной традицией и позднеантичными концентрическими схемами свидетельствует греческая миниатюра к «Альмагесту» Птолемея (Vat. Gr. 1291 f. 9r, 813–820 гг.), являющаяся, по-видимому, копией мозаики III века [632]и включающая три концентрических круга с изображением Гелиоса в центре. В этих кругах располагаются знаки зодиака, персонификации месяцев и персонификации планет (или, по мнению И. Спатаракиса, нимф). В свою очередь, персонификации месяцев с атрибутами в руках восходят к «Календарю Филокала» 354 года [633]. Об их трансформациях в западнохристианской иконографии речь пойдет ниже.

Распространение к рубежу XI–XII веков в западноевропейской миниатюре концентрической схемы как универсальной формы, способной наглядно проиллюстрировать самые разные комплексы понятий, связано с изменением подхода к изображению вообще, усложнением его содержания и адаптацией с этой целью схемы, имеющей столь же универсальный характер в позднеримский период. Как мы показали выше (см. раздел «Концентрическая схема. Ее происхождение и использование в иконографии Творения»), Эллен Беер связывает популярность концентрической схемы еще с трактатом Исидора Севильского «Об этимологии вещей» и приводит три возможных источника этой схемы: орнаментальные, космографические и фигуративные композиции [634]. Она ссылается на «Этимологию» Исидора Севильского как на первое упоминание концентрической схемы как идеального варианта упорядоченного представления любых частей сложного целого [635].

Временем около 1100 года датируется [636]первый известный вариант помещения Дней Творения в концентрическую схему — так называемый ковер из Жироны ( илл. 40 , с. 236). Мы уже видели, что в нем изображения Года, Времен года и Месяцев в виде сезонных трудов [637], идущие по периметру ковра, дополнены изображениями неперсонифицированных Дней Творения в сегментах самой окружности, заключающей в своем центре изображение Творца. Полутора десятилетиями позже эта же схема возникла в верденской рукописи, но уже в видоизмененном состоянии: по периметру теперь расположены только времена года, а в роли Дней творения выступают персонажи, во многом идентичные персонификациям месяцев [638]. На этом традиция концентрических циклов Творения не прерывается [639]. В свете приведенных выше примеров концентрических композиций космографического характера в ранневизантийской традиции мы можем полагать, что ковер из Жироны является, как многие подобные ему композиции, адаптацией (через множество промежуточных инстанций) именно такого «космографического» типа. Родство композиций ковра из Жироны и Верденского гомилиария было, помимо Зальтена, отмечено и прокомментировано Р. Сванссоном в 2012 году [640]. В композиции Верденского гомилиария мы видим по периметру персонажей, близких к персонажам периметра ковра из Жироны: персонификацию Света, схожую с Годом жиронского ковра, изображения ветров по углам и другие признаки, кроме персонификаций месяцев. Их атрибуты перенесены в нашей миниатюре на Дни Творения.

По сложности иконографического состава ковер из Жироны и Верденский гомилиарий конкурируют с инициалом In так называемой Лоббской Библии ( илл. 41 , с. 237) (1084 г., Турне, Библиотека семинарии, Ms 1, f. 6r). По иконографической емкости сложный инициал In, открывающий книгу Бытия, может соперничать с концентрической схемой, кроме того, он значительно шире распространен в традиции иллюстрирования текста Библии. Характерно, что уже в 1084 году инициал Лоббской Библии дает нам весьма комплексную картину: в семи медальонах инициала к книге Бытия встречаются и изображения Творца, и изолированные атрибуты Дней Творения в виде своеобразных «пейзажей», и персонификации [641]. Этот инициал имеет, как показал Дон Денни, как и другие инициалы рукописи, несколько разных источников, базирующихся в первую очередь на иконографии каролингских Турских Библий, уже достаточно сложносочиненной. Совмещение практически всех существовавших до этого иконографических традиций [642]в одном инициале конца XI века — раннее и яркое доказательство того, что «принцип пазла» неприменим в отношении средневекового иконографического материала: инородные частицы с легкостью вписываются в общую композицию.

Для нас Верденский гомилиарий и Лоббская Библия связаны одной общей особенностью: в обоих случаях персонажи, олицетворяющие Третий день Творения, выбиваются из общего ряда.

Выше мы уже приводили два варианта описания А. Хейманн персонификации Третьего дня в Верденском гомилиарии: «херувима» со скрещенными ногами, запутавшегося в ветвях. В медальоне Третьего дня инициала Лоббской библии оригинальность проявляется в том, что фигура Творца вовсе отсутствует и столь же неожиданно появляются два персонажа — сидящий и полулежащий. Первый изображен с пучками веток в руках, второй держит рыбу. Формально оба изображения попадают в категорию «персонаж с атрибутом», родственную изображениям месяцев [643].