Анна Пожидаева - Сотворение мира в иконографии средневекового Запада. Опыт иконографической генеалогии

Итак, бóльшая часть персонификаций Дней Творения Верденского гомилиария родственны позднеримским изображениям месяцев, сохраняют тип «персонажа с атрибутом», а не каролингский тип «персонажа-занятия», представленного в двух зальцбургских Сакраментариях начала IX века (Сакраментарии, ок. 830 г., Вена, Городская библиотека, Cod. 387, f. 90v, и Мюнхен, Городская библиотека, Clm 210, f. 163r). Вместе с тем большинство персонификаций Дней Творения одето, обуто и причесано на средневековый лад, в соответствии с обликом «месяцев-трудов» зальцбургских Сакраментариев [644]. В каролингской традиции есть памятник, представляющий максимально близкую к нашему гомилиарию аналогию, это Мартиролог Адальберта (813–850 гг., Vat. Reg. Lat. 438), где большинство месяцев сохраняют «римский тип» «персонаж-атрибут», при этом одеты на современный лад. Исключение из этого списка — Июнь (f. 13r), оставшийся полунагим подобно античному персонажу ( илл. 59 , с. 392) [645].

Традиция календарных изображений XI–XII веков часто комбинирует оба варианта. Так, в мозаиках ц. Сан-Коломбано в Боббио (1140–1150 гг.; 111) Апрель представлен в венке, с чашей, полной цветов, в одной руке и ветвью в другой и с тельцом (!) у ног. Почти одновременно в календарном цикле мозаик пола собора в Отранто (1163–1165 гг.) Май представлен уже персонажем в длинных одеждах, держащим в обеих руках зеленеющие ветви. В. Бранконе, описывая фресковый календарный цикл в соборе в Боминако [646], указывает на то, что иконография персонификаций трех весенних месяцев теснее всего связана с античными прототипами. Исследовательница отмечает, что связь между персонификацией Апреля — Мая с ветвями в руках и изображениями Примаверы или Теллус может быть проиллюстрирована параллельным появлением персонификации Земли в виде женской фигуры с ветвями в руках во второй четверти XI века в миниатюрах свитка Exultet в Бари (Бари, Библиотека собора, № 1, ок. 1000 г.). Замечательно, что к XII веку эта фигура в длинных одеждах с двумя ветвями, происходящая из мифологического изобразительного ряда, появляется в книжной миниатюре за Альпами в нескольких ролях. Так, если описанная выше персонификация Весны в левом верхнем углу в миниатюре Верденского гомилиария — явно мужская фигура, держащая в руках две зеленеющие ветви ( илл. 48 , с. 286), то в кодексе из Цвифальтена (Штутгарт, Вюртембергская библиотека, Cod. hist. 2, f. 17v, ок. 1145 г.; илл. 49 , с. 290) персонаж с двумя ветвями появляется дважды: в роли созвездия Девы в зодиакальном цикле и мужской персонификации Весны. Заметим, что в позднеантичных зодиакальных мозаиках и их раннесредневековых дериватах (Хаммат, Рим 375 г., миниатюра трактата Храбана Мавра «О Вселенной» (Италия, XI в., Кассино, архив Монтекассинского аббатства, Cod. 132)) Дева не изображается с двумя ветвями, в руках ее обычно факел [647]или одна ветвь. Стало быть, налицо миграция образа персонажа с ветвями из мифологического ряда в календарно-космографический и обратно, причем варьирование пола может быть спровоцировано определяющим влиянием персонификаций месяцев в календаре 354 года — там все они очевидно мужского пола. В свою очередь, богиня Теллус на динарии Адриана 130‐х годов может быть изображена с одной поднятой, а другой опущенной ветвью (по другой версии — с плугом и граблями), как впоследствии Май-мужчина в миниатюрах каролингских Сакраментариев.

В таком случае мы вправе говорить о том, что свободное варьирование пола персонажа с сохранением атрибутов персонажей космографического и мифологического рядов началось уже в каролингское время, когда в руках мужской персонификации месяца появились атрибуты женского божества. О свободном варьировании одеяния персонажа мы также сказали выше.

В XII веке эта мифологически-календарная тема «современно одетый персонаж с ветвями» мигрирует еще дальше — в новозаветную сцену и начинает обрастать жанровыми деталями; так, в росписи плафона церкви св. Мартина в Циллисе (Швейцария, после 1114 г.; 112) очень близкий по типу к фигуре Мая-Теллус из Отранто персонаж между двумя ветвями представлен в сцене Входа в Иерусалим с ножом в одной руке — как срезающий ветви с деревьев, чтобы стелить их под копыта ослу Спасителя.

Предшествующее пространное рассуждение имеет для нашего исследования преимущественно служебный характер. Допуская, что на протяжении IX–XII веков персонаж с одной/двумя ветвями-атрибутами поочередно побывал в западноевропейском изобразительном ряду персонификацией одного из весенних месяцев, Третьего дня Творения (например, в миниатюре к «Древностям» Иосифа Флавия (Париж, B. n., MS Lat. 5047 f. 2r, 1169–1180; илл. 59 , с. 392)), Земли, персонажем из сцены Входа в Иерусалим, — мы вправе в очередной раз констатировать широту распространения и частоту использования «книг образцов» и «летучих листов» по принципу «частичного цитирования» — использования отдельной фигуры-«модуля», встраивающейся в самые разные контексты. К сожалению, от рубежа XI–XII веков таких листов дошло до нас крайне мало, и мы можем лишь предполагать на основе известных нам памятников, что такие листы-тетради-книги могли включать сцены, части сцен и изолированных персонажей из совершенно разных тематических рядов [648].

Вернемся к «нетипичности» изображения Третьего дня Творения в двух изначально сложных композициях — концентрической схеме Верденского гомилиария и инициале I Лоббской Библии. На их примере, точнее, на примере упомянутого выше «нестандартного» решения изображения Третьего дня Творения в обеих композициях мы сосредоточим наше внимание. В медальоне Лоббской Библии, представляющем Третий день Творения ( илл. 41 , с. 237) мы, в отличие от других медальонов, не видим вовсе никакого изображения Творца. Там представлены два разнополых персонажа: полунагая женщина с двумя растениями в руках и лежащий мужчина, держащий в руке рыбу. Й. Зальтен идентифицирует их с Землей и Морем, не объясняя логики их присутствия в сцене Третьего дня, связанного с сушей и растениями [649], тогда как Ж. Леклер-Маркс и Н. Тис связывают их с персонажами каролингских и оттоновских Сакраментариев, включающих персонифицированные изображения Земли и Моря [650]. Таким образом, через промежуточный этап — каролингско-оттоновскую миниатюру — изолированный античный мотив инкорпорирован в чужеродную сцену и становится независимым (хотя и не очень подходящим к тексту) вариантом трактовки сюжета Третьего дня. Несколькими десятилетиями позже мы увидим этот же мотив сильно сокращенным в одном из медальонов инициала In в миниатюре Парижского Флавия (B. n., MS Lat. 5047 f. 2, 1155–1180 гг.; илл. 59 , с. 392). Там представлен один персонаж, сидящий на земле и скрытый до пояса чем-то вроде волн. В руках он держит ствол дерева и что-то вроде весла, наполовину погруженного в воду. Сравнивая это изображение с медальоном Третьего дня Лоббской Библии, мы видим прекрасный пример «механического» сокращения композиции, когда вместо двух персонажей остается один, обладающий атрибутами обоих — бывших Земли с ветвями и Моря с рыбой. Эта «заархивированность» сложной каролингской композиции, включающей мифологических персонажей, сопровождается и осовремениванием облика персонификации — Третий день миниатюры Парижского Флавия одет на средневековый лад. Более того, перед нами не только «заархивированная», но еще и плохо понятая копия: рыба в руках Моря превратилась в весло. Итак, перед нами вновь пример миграции уже не мотива, но отдельного «модуля», сопровождающаяся мощным «механическим» сокращением композиции.