Зинаида Бонами - Как читать и понимать музей. Философия музея

Ярким примером деятельности подобного рода могла служить выставка «Образцы материалов, добытых специальной командой Кюнсберга при Министерстве иностранных дел в Русской компании», устроенная в 1942 г. в Берлине, где в изобилии были представлены культурные ценности, вывезенные из России (19).

Для формирования коллекции будущего сверхмузея Гитлеру рекомендовали Ганса Поссе ( Hans Posse , 1879–1942), признанного эксперта по итальянскому и голландскому Возрождению, ученика и протеже Боде. (В 1910 г. во многом благодаря усилиям Боде Поссе был назначен директором Дрезденской галереи.) Как музейный специалист Поссе не разделял нацистские представления об искусстве. Вопреки предписаниям, он, например, не изъял из коллекции галереи работы экспрессионистов Оскара Кокошки ( Oskar Kokoshka , 1886–1980) и Отто Дикса ( Wilchelm Heinrich Otto Dix , 1891–1969). Однако устоять перед амбициозностью поставленной нацистами профессиональной задачи он не сумел (20). В 1938 г. Поссе дважды встретился с Гитлером для обсуждения проекта музея в Линце. Печальный парадокс состоит в том, что этот великолепный знаток искусства, не побоявшийся вступить в дискуссию с фюрером по вопросу о художественном качестве отбираемых работ, безнадежно подорвал свою профессиональную репутацию, совершая поездки на оккупированные территории в поисках подходящих для Линца картин. Как утверждает один из исследователей, в архиве Дрезденских государственных коллекций хранятся дневники Поссе, дающие представление о масштабах его деятельности по формированию музея в родном городе фюрера (21). Возможно, в личности Поссе усматриваются некоторые аналогии с первым директором Лувра бароном Деноном? Вряд ли – наполеоновские времена не знали того варварства, которым сопровождалось изъятие художественных ценностей в годы Второй мировой войны. Вопреки усилиям нацистов придать организации музея в Линце легитимный характер, есть достаточно фактов, подтверждающих, что многие произведения были добыты путем ограбления или даже убийства их владельцев.

Произведения искусства – жертвы войны. Черно-белая фотография

«Выбор Поссе» – так стоило бы обозначить дилемму, которая может возникнуть у любого, порой самого квалифицированного музейного работника в определенных исторических обстоятельствах. Этот выбор имеет под собой культурную и моральную основу, он определяется, в частности, зрелостью профессионального сознания, не ограниченного эрудицией и владением научным предметом. Когда Поссе умер в 1942 г. от быстротечного рака горла, за его гробом шла вся нацистская верхушка, а сам он, к своему несчастью, стал неотъемлемой частью истории гитлеровского режима.

Осмотр картины Леонардо да Винчи «Мона Лиза» хранителями и реставраторами после возвращения ее в Лувр из хранилища, куда она была помещена в начале войны. Черно-белая фотография. 1945

Здание Музея Кайзера Фридриха (ныне Музей Боде) после окончания боев за Берлин. Черно-белая фотография. 1945

В ходе завершающих Вторую мировую войну боев за Берлин Музейный остров, созданный трудами Боде и его коллег, по приказу Гитлера был превращен в последний рубеж обороны города. «Пергамон и Национальная галерея, – пишет Карстен Шуберт, – были сильно повреждены <���…> интерьеры Шинкеля в Старом музее восстановлению не подлежали, Музей кайзера Фридриха частично сгорел, а сильнее всего пострадал Новый музей… Значительные разрушения затронули не только здания и хранившиеся в них собрания: сама музейная практика в Германии оказалась дискредитирована, а ее эпохальная родословная подорвана» (22). Выступавший на Нюрнбергском процессе директор Эрмитажа И. А. Орбели (1887–1961) обладал всеми необходимыми аргументами, чтобы утверждать: культура несовместима с идеологией нацизма.

Иную форму силового воздействия на культуру, в соответствии с формулой Беньямина, представлял собой советский музейный эксперимент. «Если на Западе, – отмечает культуролог Борис Гройс, – успех антимузейных художественных идеологий <���…> продолжал измеряться в конечном счете институализацией и репрезентацией этих идеологий в контексте все того же традиционного музея, то в России сам музей стал с самого начала ставкой в идеологической игре. Это делает русский опыт достаточно специфическим и в то же время достаточно показательным…» (23).

Дореволюционная история отечественного музейного дела, следуя в общем русле европейской традиции, была все же столь же отлична от нее, как и вся история России. Личное участие Петра I способствовало развитию, начиная с XVIII в., важных музейных практик – собирания, систематизации и научного описания природных образцов и исторических артефактов. Часть из них, что важно, имела российское происхождение, хотя уроки обращения с коллекциями брали в Европе. Один из сподвижников Петра – И. Д. Шумахер (1690–1761), посланный в 1721–1722 гг. за границу набираться музейного опыта, в отчете о путешествии сообщал: «В посещении музеев времени, труда и убытков я не жалел…» (24).

Россия, знавшая до начала XVIII в. только иконы и религиозные картины, начинает приобщаться к западноевропейскому художественному вкусу. Об этом писал ученый и знаток искусств Якоб Штелин (1706–1785): «Петр I покупает в Амстердаме на аукционе картин большое собрание. Устраивает в Петергофе в увеселительном дворце Монплезир первую картинную галерею… Хороший вкус и большая охота до картин императрицы Елизаветы способствуют покупке <���…> целой галереи в Праге» (25).

Г. А. Качалов. Фасад императорской Библиотеки и Кунсткамеры Санкт-Петербург. Гравюра резцом. XVIII в.

Можно сказать, что на протяжении столетия российское общество вынашивало идею национального общедоступного музея. Только в первой четверти XIX в., эпоху Золотого века русской культуры, было выдвинуто четыре подобных проекта (26), однако ни один из них так и не был поддержан двором и правительством.

По данным весьма компетентного исследователя А. М. Разгона, изучавшего историю отечественных музеев, в 1913 г. в России насчитывалось около 200 музеев, но эта цифра, подчеркивает он, условна (27). Организация музейного дела была крайне несовершенной и никак не координировалась на уровне государства. В российской провинции иногда возникали удивительные феномены, вроде открытого в 1782 г. в Иркутске общедоступного музея и библиотеки. В правилах для посетителей ясно ощущается дух европейского Просвещения: «Каждый и всякий живущий в сей Губернии имеет право пользоваться чтением находящихся в книгохранительнице книг. Книгохранительница отворена для всех всякой день от утра до вечера» (28).