Марк Уральский - Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Прокаженный нищий Иов – оптимист; царь Соломон, утопавший в славе и богатстве, имевший семьсот жен и триста наложниц, – пессимист. Эти два типа людей не только не понимают, но глубоко презирают друг друга.

…принципы Молчалина в свое время нас так глубоко возмутили, что из оппозиции к ним мы теперь смеем вслух свое суждение иметь даже о вещах, которые нас нисколько не касаются.

…не много кротости и в самой теории непротивления злу насилием. Психология этой теории такова: один человек говорит другому: «Ты не можешь меня обидеть; что бы ты со мной ни сделал, я не только не унижусь до отплаты той же монетой, я вовсе не обращу внимания на твои поступки. Прошу тебя об одном: если можешь, оставь меня в покое. Мне не до тебя». Где тут кротость? Это даже не самое кроткое выражение ее отсутствия.

В сущности, это фикция: «противление злу», «противление злу насилием» – bonnet blanc, blanc bonnet <���фр. – одно и то же>. Если не насилием, то чем же? Словом? Точно слово не есть могущественное орудие насилия.

Когда из двух людей, стоящих перед цветным предметом, один называет его розовым, а другой – синим, логика совершенно бессильна. В споре дальтонистов с людьми нормального зрения нет ни правых, ни виноватых; можно только определить, какие глаза у большинства.

Чудеса храбрости, чудеса стойкости, зверства, самоотвержения, жестокости, безумия – это и есть война… Такова и жизнь, только в ней все мельче. Война – ускоренная, удесятеренная жизнь....

Демократия спасёт мир, она же его потом и погубит.

Не бой интересен, интересен человек в бою…

Долголетняя власть создает престиж любому болвану – и это единственное основание престижа многих исторических деятелей…

Вера больше нуждается во власти, чем власть в вере.

Когда диктатура начинает проявлять либерализм, дни ее сочтены: умеренные террористы обыкновенно бывают недолговечны.

Планы, мысли, стремления людей, стоящих у власти, вызывают разные, большей частью враждебные чувства. Но самое существование этих мыслей, планов, целей обычно не вызывает сомнения.

Люди всегда гордятся счастьем – и только им.

Под гильотину можно угодить и хваля революцию, и ругая ее, и совсем о ней не говоря. А в общем, революция, вероятно, отправит на эшафот больше революционеров, чем реакционеров.

Кто создал великую Россию? Народ? Да, конечно, хоть народ в России, как и везде, глуп совершенно. Но без царей он не создал бы ничего. Как странно! Исключите Петра, и вы увидите, что цари наши не блистали ни умом, ни талантами, ни добродетелью. Добродетелью не блистал, впрочем, и Петр… А что было бы с Россией без этих маленьких людей? Правда, у нас сохранилось бы в Новгороде вече. Зато в Киеве хозяйничали бы поляки, в Риге – шведы, на юге – турки и татары, в Сибири – китайцы или дикари…

Действие короля нельзя было называть вероломством. Король был король.

Особенность глупых людей именно в том и заключается, что они суют логику туда, где ей решительно нечего делать

В эти счастливые и мучительные годы ясно лишь очень немногое. Вполне ясно то, что жизнь текущего дня не есть настоящая жизнь: она так, она временна, она скоро пройдет. Настоящая, новая, совсем не такая, как теперь, не будничная, а необыкновенная и прекрасная или хотя несчастная, но трагическая жизнь – вся впереди. Неизвестно только, придет ли она сама собой или нужно что-то делать для ее приближения; и если нужно, то что же именно? Эта вера в какую-то новую, другую жизнь, заполняющая всю душу очень молодых людей и со всем их мирящая, держится, понемногу уменьшаясь, довольно долго. У большинства она исчезает к концу третьего десятка. Но есть счастливые люди, доживающие с такой верой до старости и сходящие с ней в могилу…

Нет суда истории. Есть суд историков, и он меняется каждое десятилетие; да и в течение одного десятилетия всякий историк отрицает то, что говорят другие – правду знают одни современники, и только они одни могут судить. Поверьте для истории необходимо лишь иметь один успех, хоть и не очень долгий, проявить силу, да нагромоздить вокруг себя возможно больше трагических штучек, все равно каких. Чем больше политический (особенно революционный) деятель прольет крови, тем больше чернил слез прольют в его оправдание умиленные дураки потомства. Почти все памятники воздвигнуты там, где стояли исторические эшафоты, или там, где жили исторические палачи…

Люди чувствуют время от времени потребность скинуть с себя совершенно все цепи так называемой культуры. Очень может быть, что эта потребность вполне законна и для чего-то эта потребность вполне законна и для чего-то необходима природе. В душе человека дремлют страсти: зависть, жестокость, тщеславие, жажда разрушения, да просто жажда зла во всех его формах. Закон, власть, государство только для того и нужны, чтобы сдерживать зверя железом… Если человек на пятьдесят лет вернется к своему естественному состоянию, то мир превратится в окровавленную пустыню. К счастью или к несчастью люди возвращаются к естественному состоянию не на столь продолжительное время. Им скоро это надоедает. Не потребность стать дикарем неискоренима в человеке, и ей Господь Бог дает выход в форме войны, либо гораздо реже – в форме революции. По природе война и революция совершенно тождественны, только первая привычнее людям и вызывает меньше удивления. Осуждать террор во время революции не менее глупо, чем осуждать убийство во время войны. Бескровная революция такая же смешная нелепость, как бескровная война…

Всякая служба, кроме службы государству неизбежно связана с унижением.

Надо быть Байроном, чтобы позволять себе эксцентричность.

Темная вещь – наследственность!

Добрая половина преступлений на нашей грешной земле происходит от «альтруизма».

Художникам и философам революции обыкновенно нравятся издали (в пространстве или особенно во времени). Одни восхищаются ею авансом, до момента ее наступления, – таких довольно много. Другие восхищаются ею ретроспективно…

…громадное большинство людей иногда отдается непреодолимой потребности в хвастовстве и (что) характер человека сказывается в том, как часто и в какой форме он это делает.

Проклятое ремесло! Разговариваешь с людьми и подсматриваешь: нет ли у них чего-либо такого, что пригодилось бы для «творчества». И так поступают, верно, все писатели, даже великие… Это как подслушивать у дверей или читать чужие письма!..

Репутация «умницы» распространяется в мире так же легко, как репутация «дурака», – ошибок случается в обоих случаях приблизительно одинаково.