Журнал - Критическая Масса, 2006, № 1

Из сотен тысяч батарей За слезы наших матерей. За нашу родину — огонь» 5 .

«Ну что? — как бы спрашивает автор. — Разве не один и тот же стиль?» И с автором трудно не согласиться. И все же вопрос, что называется, остается открытым. Почему? Обратимся в поисках ответа к повести Б. Хазанова «Ксения». Хазанов тоже хотел бы опровергнуть, опрокинуть этот давящий «традиционный гуманистический дискурс». Хазанов даже повествование ведет от имени немецкого офицера. И вдруг… Традиционный дискурс берет реванш и распрямляется, как придавленный, но оживший стебелек: «в ближнем бою, и тем более в лабиринте большого города, где сражение шло за каждый квартал, каждую улицу, каждый дом и даже каждый этаж, мы уступали противнику, несли больше потерь, чем русские, которые лучше нас ориентировались в городе и, в конце концов, дрались на своей земле, защищали свое отечество» 6 . Вот оно! И что же теперь делать? Делать вид, что таких людей не существовало вовсе? Или, как Войнович в «Чонкине», объявить их всех дураками? Что делать с обнаружившейся проблемой? Ну и посмотрим, как справляются (или расправляются) со всем этим наши знакомцы Харрис, Хазанов и Гиршович.

Протестанты и сопротивленцы

В игровой структуре романа Джоан Харрис вдруг отчетливо звучит голос современного публициста. Мы уже не верим, будто это говорит мадам Симон, прежняя девочка Малинка — Фрамбуаз. Нет, это говорит автор, это автор призывает нас ни в коем случае не идеализировать движение Сопротивления: «Единого Сопротивления — тайной армии в понимании народа — как такового не существовало. Было много разных групп — коммунисты, гуманисты, социалисты, и просто люди, готовые на самопожертвование, и еще балабоны, и пьяницы, и соглашатели, и блаженные, и все они были вызваны к жизни временем… Мать говорила о них с презрением. Считала, что куда вернее было бы жить, не поднимая головы» 7 .

А потом произойдет вот что: случайно утонет в реке немецкий солдат, носивший многозначительное имя: Томас Лейбниц. И каратели расстреляют десяток жителей деревни, схваченных наугад. И мадам Мирабель, мать девочки Фрамбуаз, будет отчаянно вопить, что никакого Сопротивления нет, а просто-напросто бедняги оказались «не в то время и не в том месте», потому и погибли.

Ни с каким сопротивлением не сталкивается и герой Хазанова в маленьком русско-украинском городке, куда занесла его переменчивая судьба оккупанта.

Интересно, а что говорит о сопротивлении оккупантам в тылу этот самый «традиционный гуманистический дискурс»? Почему люди становятся подпольщиками? Возьмем в некотором смысле эталонное произведение советской литературы — роман «Молодая гвардия». Слово «дискурс», конечно, Фадееву не было знакомо, но работать по законам дискурса он умел. Его молодые герои встают в ряды Сопротивления прежде всего… из чувства сострадания! После расстрела раненых красноармейцев, после ужасной гибели детей во время бомбежки табора беженцев Олег, Уля и прочие уже не могут жить спокойно. Я хочу еще раз подчеркнуть, что в данном случае не рассуждаю о том, как было «на самом деле», не занимаюсь ни апологетикой, ни дискредитацией. Речь идет всего лишь о закономерностях существования дискурса. Борьба против!? оккупантов — это война, война, в сущности, не за то, чтобы людям «было хорошо»; нет, это война за то, чтобы людям не было так «плохо», так унизительно, как может быть именно во время оккупации! И в рамках этой борьбы убийство противника никак не может восприниматься в качестве убийства человека. И потому мать Вали Борц, принимавшей участие в казни коллаборациониста Фомина, благословляет дочь.

Но ведь возможен и совершенно другой дискурс, выстроенный как опровержение «традиционного гуманистического».

Гиршович в своем романе рассказывает не о каких-то вымышленных деревнях и городках, а о конкретном Киеве. Одного из своих персонажей Гиршович называет Гайдабурой. Это не случайно, в примечаниях автор объясняет, что сделал это, потому что познакомился с книгой В. Гайдабуры о деятельности театров на территории оккупированной Украины. Полностью название этой книги звучит так: «Театр, захований в архiвах: сценiчне мистецтво Украiни перiоду нiмецько-фашистськоii окупацiiii 1941—1944 pp.». Она была издана в 1998 году, автор ее — Валерий Гайдабура, доктор искусствоведения, собравший значительный архивный материал. Гиршович, конечно же, немного кокетничает, когда не указывает полного названия книги и вообще упоминает о ней вскользь. Но это кокетство понятное и даже и правильное. Гиршович — не Фадеев, а роман Гиршовича — отнюдь не «Молодая гвардия». Гиршовичу совсем не нужно, чтобы его подпольщиков соотносили с реально существовавшими: Иваном Кудрей, руководителем подпольной группы «Максим», связным Алексеем Елизаровым, подпольщицей Раисой Окипной, оперной певицей. Конечно, все равно невольно соотносишь, но при этом осознаешь, что уподобляешься читателям, описанным тем же Вагиновым:

«— Ах, этот Свистонов, — говорили они. — Вот он интересно пишет. А кто Камадашева? Наверно, Анна Петровна Рамадашева!»

Похоже, Гиршовича занимает не столько книга Гайдабуры, сколько пьеса Вадима Собко «Киевская тетрадь», шедшая на сцене театра им. Леси Украинки в семидесятые годы. Под главными героями пьесы, подпольщиками Раисой Закипной и Максимом, подразумевались Иван Кудря и Раиса Окипная. Постановка имела успех, хотя о художественных достоинствах пьесы критика отзывалась в достаточной степени отрицательно. В сущности, Гиршович спорит не с Гайдабурой, а с В. Собко, с литературной трактовкой подпольщиков как романтических и трогательных героев.

Но желая опровергнуть прежний, навязший, что называется, в зубах дискурс, Гиршович стремительно запутывается в новых штампах и клише. Его подпольщики — прежде всего убийцы и именно убийцы. Они тяжело ранят старика-сторожа, они готовы взорвать женщин, сотрудниц редакции. То самое пресловутое «мирное население» клянет пианистку Валентину Лиходееву: убит немецкий военачальник и теперь по ее милости в Киеве произойдет то же, что случилось в деревне, описанной Джоан Харрис, — схватят заложников и убьют. Да и сама Валентина — никакая не идейная подпольщица, вовсе не похожа на героинь Фадеева, оказалась в подпольной организации случайно: отец ее дочери Пани, видите ли, сам Мейерхольд, и потому девушке грозит тот самый Бабий Яр. И Валентина готова на все, лишь бы спасти дочь. А подпольщики обещали Паню спрятать. Но производят подпольщики на женственную Валентину жуткое впечатление: они являются перед ней в полумраке, словно мрачные тени загробного мира, они превращают эфирную пианистку в убийцу, их язык — клише советской пропаганды: