Игорь Яковенко - Пристально вглядываясь. Кривое зеркало русской реальности. Статьи 2014-2017 годов

Для чего мне были нужны эти карманные деньги? Они давали свободу, наделяли меня субъектностью. Избавляли от необходимости просить у родителей в случае какой-либо нужды. Скорее всего, родители дали бы (хотя отец был человеком строгим и наши представления о том, что нужно, а что не нужно, могли не совпасть). Но при наличии карманных денег это были бы мое решение и моя ответственность. Понятно, что в четырнадцать-пятнадцать лет этих умных слов я не знал и внятно сформулировать свою позицию не мог. Но переживал ситуацию именно так.

Наблюдательные люди фиксируют примечательное явление: если на традиционного человека случайно сваливаются значительные деньги, он пугается, переживает чувство дискомфорта. От денег надлежит поскорее избавиться. Пропить, прогулять, тезаврировать в приданое дочери. Женщина быстро потратит случайные деньги на тряпки и прочую мишуру. Главное – успеть, пока не отняли муж или старший сын. Русская традиционная культура предполагает существование вне денег.

Идея вложить во что-то деньги с тем, чтобы получить прибыль, блокируется традиционной культурой. Идея купить не одного, а двух поросят, выкормить и одного под праздники продать, выручив хорошие деньги, заведомо покрывающие расходы средств и затраты труда, не приходит в голову. Так ведут себя ловчилы, кулаки и евреи. Натуральное хозяйство – естественное и благое. Товарное производство – чуждое и предосудительное. Оно может иметь оправдание: надо сына отправить в школу или выдать дочь замуж. Но само по себе товарное производство – не наше дело.

Вспомним советскую фразеологию. На так называемых колхозных рынках продавались «излишки сельскохозяйственного производства». Специально для рынка выращивают продукцию только спекулянты проклятые. «Наш человек» торгует излишками. Вот придет коммунизм, и он будет раздавать эти излишки даром и так же, даром, брать все в сельмаге, а пока приходится продавать.

Любое включение «нашего человека» в мир денежных отношений вызывало протест идеологов архаики. Освещая отношение российских социалистов к проблеме сбережений, правовед и философ Борис Николаевич Чичерин писал: «…социалисты, напротив, всеми силами ополчаются против сбережений. Они смело утверждают, что рабочий не может и даже не должен сберегать, что он, сберегая, крадет у других и превращается в презренного мещанина » 45 45 Чичерин Б.Н. Собственность и государство. СПб.: РХГА, 2005. С. 526. . Утверждение относительно «кражи» оставим на совести русских социалистов. А вот пассаж о презренном мещанине примечателен. Встав на путь сбережений, рабочий обретал бесценный экзистенциальный опыт существования вне ситуации, когда деньги в кармане строго ограничены минимумом, необходимым для того, чтобы дожить до получки. Иными словами, обретал потенциальную возможность социальной альтернативы. Это «у них» есть сбережения и все то, что неизбежно вытекает из сбережений. «Наш человек» живет с голой задницей и гордится этим. В данной диспозиции он куда ближе к коммунизму (вариант – ближе к Богу).

Идея о том, что значительная собственность – это прежде всего дело (my business), которое властно требует от владельца служения, самоотдачи и ответственности и далее, логикой своего развития, подвигает владельца к гражданской, культурной и политической активности, чужда традиционному россиянину. Он точно знает: окажись крупная собственность в его руках, уж он бы развернулся. Он бы зажил в свое удовольствие.

В растительном царстве есть такое понятие: пустоцветы. Олигархи, тратящие сотни миллионов долларов на циклопические дворцы и яхты, – специфическая примета третьего мира. Общества, лишенные твердой буржуазной морали, не постигают нравственного и религиозного смысла крупной собственности. Отсюда особый бандитский шик и торжество плебейского вкуса в среде приближенных к власти скоробогатеев.

Здесь мы касаемся огромного тематического пространства: нравственного и религиозного смысла собственности; воздействия собственности на человека; отсеивания тех, кто лишен этого призвания и не способен служить крупному делу; формирования этоса бизнесмена; складывания предпринимательских династий; вклада бизнеса в историю и цивилизацию.

Возможно, что говорить об этом в нашей аудитории еще рано. Общество не созрело для такого разговора. Хочется надеяться, что однажды придет время и для обсуждения названных тем.

Вспомним мощнейшую идеологическую традицию советского поношения «мещанства», «вещизма», «приобретательства». Это «у них» дом – полная чаша, слоники на буфете, герань на подоконниках и непременные сбережения. «Наш человек» живет иначе. Гордо и безалаберно. Если мы вчитаемся и вслушаемся в эти филиппики, то обнаружим не только советский соцзаказ, но и российско-интеллигентское отторжение «мещанина», трактуемого как онтологическая альтернатива интеллигенту.

Ненависть к мещанину имеет глубокие корни, которые чаще всего не проговаривают обличители мещанства. Заметим, оборот «презренный мещанин» – самоочевидный для российских социалистов. Мещанство (филистерство, обывательщина, ограниченность, бюргерство) – полюс растождествления, жупел в социалистически-народнической картине мира. Дело в том, что человек, твердо стоящий ногами на земле, укоренен в бытии, лишен онтологического сиротства, присущего российскому интеллигенту. «Наш человек» наделен комплексом специфической несамодостаточности и тянется к внешней опоре, которую находит в великих идеях или сакральной власти, наконец, тяготеет к сословному обществу. А мещанину, то есть человеку, ставшему на путь формирования буржуазного сознания, не нужна внешняя опора. Кроме того, он указывает российскому интеллигенту на жизненную альтернативу, которая, черт ее возьми, соблазнительна.

У проблемы мещанства есть и религиозная составляющая. Дело в том, что традиционный носитель российской психеи страдает мироотреченностью. Мир этот для него неподлинен, кардинально отличается от сакрального Должного и обречен погибнуть. Эта, гностическая интенция часто не отрефлексирована и понимается в несобственных моделях. Тем не менее она присутствует. А мещанин, филистер и обыватель укоренен в бытии, и это вызывает метафизический протест 46 46 Подробнее см.: Яковенко И.Г., Музыкантский А.И. Манихейство и гностицизм: культурные коды русской цивилизации. М.: Русский путь, 2011. . Обыватель забыл высокое призвание страдать безмерно в этом мире и стремиться к миру иному, прекрасному и подлинному в высшем смысле.

Мироотречник, по фундаментальным обстоятельствам отторгающий страшный, отягощенный злом материальный мир и чающий иного, совершенного мира, в лице ловчилы, обывателя сталкивается с тем, кто исходно принял этот мир и неплохо в нем устроился. Такая диспозиция вызывает метафизический протест и убеждение, что в конце концов мещанина ожидает крах.