Сборник - Идеал воспитания дворянства в Европе. XVII–XIX века

Соответственно, многие мальчики из числа дворян шпаги покидали коллегиум после нескольких лет учебы и отправлялись в «академии», где они могли упражняться в верховой езде, фехтовании и танцах, а также учиться вести себя среди равных и при дворе [95]. Байе нигде не говорит о необходимости приобретения подобных физических или социальных навыков, но это не означает, что мальчиков из семьи Ламуаньон им не учили: просто Байе, будучи священником, не мог сам быть наставником в подобных вопросах. Тем не менее это показывает, насколько мало Байе ценил достижения подобного рода. Более того, один из его примеров, известный ученый Пейреск, с сильной неохотой отправился в академию, куда его послал дядя-опекун, поскольку главным его интересом было приобретение знаний [96]. Столь заметная разница двух моделей образования, по-видимому, указывает на то, что от двух групп дворянства ожидалось различное поведение. Вероятно, предполагалось, что магистраты, в отличие от дворян шпаги, будут держать себя степенно и сдержанно.

Другое различие двух моделей было связано с отношением к гуманитарным предметам. Хотя учить латынь и гуманитарные науки должны были и дворяне шпаги, и дворяне мантии, первые довольствовались поверхностными знаниями, а от вторых ожидалось, что они будут настолько учеными, насколько это возможно. Как я указывала выше, французские дворяне шпаги долгое время не ценили знание литературы, считая, что она бесполезна для военных. Однако и положение дворян шпаги, и их взгляды заметно менялись по мере того, как росла власть абсолютного монарха и все большее значение приобретала придворная жизнь. В эпоху Людовика XIV от дворянина уже ожидали некоторого знакомства с гуманитарными науками, хотя и не особенно обширного. Как пишет Фаре, «достаточно того, чтобы у него было некоторое представление о наиболее приятных ( agréables ) темах, которые иногда занимают хорошее общество» [97]. Дело в том, что дворянин использовал свои знания отнюдь не так, как судья или адвокат. От придворного ждали, что он покажет хороший вкус в разговорах о живописи, пьесах или геральдике, для чего он и должен был в какой-то степени владеть латинским языком и иметь некоторое представление о мифологии и истории Древнего Рима. Посол или военный использовали латынь как обычное для того времени средство международного общения. Поэтому не стоит удивляться, что Клод Флери, бывший наставник принцев и автор популярного педагогического трактата, опубликованного в 1686 году [98], постоянно подчеркивает, что латынь нужна дворянам шпаги лишь во время путешествий, то есть для общения с иностранцами, поскольку труды древних авторов можно прочитать и в хороших переводах [99].

Все это полностью соответствует наблюдению Марка Мотли, заметившего, что «придворная аристократия, безусловно, так и не стала относиться к классической древности с тем глубоким почтением, которое было столь распространено среди магистратов и учителей» [100]. Напротив, как не раз повторял Байе, Кретьену де Ламуаньону, как будущему магистрату, предстояло однажды взяться за изучение «тернистой науки» юриспруденции [101]. Стало быть, ему было необходимо как следует изучить латинский язык, чтобы не потеряться в закоулках римского права и юриспруденции, следуя в этом примеру знаменитых гуманистов-правоведов XVI столетия [102]. Даже Флери признавал пользу латинского языка для судей и адвокатов, которая объяснялась важностью римского права [103].

Хотя между образовательными идеалами дворян мантии и дворян шпаги действительно были различия, их не следует преувеличивать. В некоторых отношениях эти идеалы были похожи. Прежде всего, и одни, и другие хотели выйти за рамки программы коллегиумов. Правда, Байе ни разу не упоминает математику, которую приходилось учить будущим военным: именно в эту эпоху артиллерия и фортификация стали важной частью военного искусства. Все остальные предметы, которые Байе перечисляет в своем описании идеального образования, рекомендовали также и дворянам шпаги, в особенности изучение современных языков. Так, Флери отмечает, что молодые дворяне должны выучить немецкий, итальянский и испанский языки [104]. Особенную важность для дворян шпаги приобрело умение говорить и писать на хорошем французском: королевство гордилось расцветом национальной литературы, которая, как считалось, ничем не уступает античной. Возможно, они считали, что должны поддержать стремление своих соотечественников к литературному совершенству. Что более вероятно, они знали, что для жизни при дворе им потребуются не только хорошие манеры, но и умение вежливо изъясняться. Формального обучения французскому языку в это время не существовало. Тем не менее аристократы заботились о том, чтобы их чада были окружены людьми, которые говорили на хорошем французском и могли научить их правильному произношению [105]. Когда дети подрастали, их наставники, обучая их латыни, делали упор на перевод, что позволяло им усовершенствовать и французский язык учеников – как орфографию, так и пунктуацию [106]. Более того, другие предметы – историю, географию, геральдику, математику – им преподавали именно на французском языке. Когда Флери рассуждал о преподавании риторики, он тоже считал, что учеников нужно учить говорить и писать по-французски [107]. Однако программа коллегиумов была построена только на обучении латыни [108]. Многие дворяне шпаги разделяли взгляды Байе на недостатки образования в коллегиумах, полагая, что «обучение на латинском языке приводит к грубости и педантизму в манерах» [109]. Аристократы стремились избежать этих недостатков, воспитывая детей дома или посылая их в особые коллегиумы, принимавшие учеников, которые вдобавок к базовой программе обучались бы еще и у частных учителей. Франсуа-Кретьен де Ламуаньон и Анри д’Агессо выбрали первый вариант, но многие дворяне мантии, в том числе первый президент де Ламуаньон и Анри-Франсуа д’Агессо, выбрали второй.

Главное же сходство двух моделей образования заключается в использовании примера предков ученика как модели для подражания. Дворяне шпаги гордились деяниями своих предков и убеждали своих детей следовать им. Байе тоже пользовался своим собранием имен и жизнеописаний молодых писателей, чтобы вдохновить Кретьена де Ламуаньона на подражание его предкам, хотя их деяния лежали в сфере учености, а не на поле брани. Правда, рассуждая о Пьере де Ламуаньоне, жившем в XVI веке, Байе принимает позу беспристрастности и пишет о нем исключительно как о писателе, а не как о члене семьи Кретьена [110]. Однако от этой беспристрастности не остается и следа, когда речь заходит о двух других героях его книги – Жероме Биньоне и Гийоме де Ламуаньоне. Они оба были знамениты своей ученостью, и оба достигли вершин карьеры: Биньон стал генеральным прокурором (в 1623–1656 годах), а Гийом де Ламуаньон – главой парижского парламента. Байе призывал своего ученика подражать в первую очередь именно этим образцам.