Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Со своей стороны, автор только хотел бы смиренно напомнить, что север Московии — это коренные земли Великого Новгорода. И что Великий Новгород и в XIV, и в XV веках, до самого своего убийства Москвой, разви­вался, как одна из циркумбалтийских — то есть «вокругбалтийских» цивилизаций.

Так что получается — не зря, ох не зря так люто не­навидели этот край московские... то ли цари, то ли ха­ны. Север и Северо-Запад Руси развивался по «циркумбалтийскому» образцу, да еще и был вечно подвержен шведскому, немецкому, польскому влияниям. Северо-Запад всю русскую историю устойчиво был самой «ев­ропейской» из русских территорий. До XVI в. лидером Северо-Востока был Новгород. С конца XVIII в. этим лидером стал Санкт-Петербург. Разумеется, построили его совершенно не для этого. Но (в который раз!) выдумки принуждены были отступить перед приземлен­ными реалиями.

Московитским владыкам не позавидуешь. Уже Иван III не только грабит город, он сжигает грамоты, данные городу Ярославом Мудрым. Те, на основании которых Новгород Великий управлялся демократически. Иван же начал «вывозить» бояр из Новгорода в приволжские города, а в Новгороде «испомещать» более лояльных бояр из Твери и Суздаля.

Иван IV запрещает новгородцам плавать по морям, да еще учиняет в городе грандиозную резню. 90% унич­тоженных Иваном IV новгородцев — недавние пересе­ленцы, город уже «очищен» елико возможно. После этой «чистки» он окончательно заглох и перестал быть и ли­дером Северо-Запада, и лидером русского европеизма.

И тут... После всех походов, депортаций, ограбле­ний, истреблений, преступлений! После таких усилий, совершенных самым богобоязненным, самым право­славным царем Московии — Иванушкой IV, — после этих трудов проклятый Северо-Запад опять поднимает голову! И кто бы это оказался его лидером?! Имперский Санкт-Петербург, окно в Европу... Обидно-с!

Петербург удивительным образом оказывается сразу на нескольких границах. Самая очевидная из этих границ — это граница суши и моря. Но и другие, даже более значительные границы проходят здесь.

Цитировать большущие куски других авторов — не лучший способ писать собственные книги, но лучше В.Н. Топорова сказать не в силах: «Постоянное и акту­альное присутствие моря... неотвратимо... ставит во­прос-вызов, на который нельзя не отвечать, и который, приглашая... выйти из «своей» обжитости, уютности, «укрытости» — потаенности в сферу «открытости», за­ставляет ... задуматься над проблемой судьбы, соотно­шения высшей воли и случая, жизни и смерти, опоры-основы и безосновности-смерти, над самой стратегией существования «перед лицом моря» (Sein zum Меег, по аналогии с Sein zum Tode), над внутренними и внешни­ми резервами человека в этой пограничной ситуации...» открытость» моря, его опасности, неопределенности, тайны... приглашение к испытанию и риску, к личному выбору и инициативе, к адекватной морю «открытости» человека перед лицом «последних» вопросов» [49] Топоров В.Н. Эней — человек судьбы. К «средиземноморской» персоналии. М.: Радикс, 1993. С. 5—6. .

В.Н.Топоров, конечно, имел в виду «балканского» человека времен античной древности. Но ведь море ос­талось таким же, будь то Средиземное море или Балти­ка, и человек антропологически ничуть не изменился со времен Эллады. «Вызов» моря ставит русского человека в ту же самую экзистенциальную ситуацию, что и бал­канского. Выборы, которые приходилось делать всем русским мореходам и даже рыбакам, в этом пункте ни­чем не отличаются от выборов Энея, Алкивиада или Пе-рикла.

Итак, вот первая граница — море. Мне возразят, что есть ведь и другие русские приморские города — Ар­хангельск, Мурманск, Владивосток, Одесса. Но стоит уже перечислить, и оказывается: да, в каждом примор­ском городе идет интенсивный процесс развития куль­туры! В каждом из них неизменно складывается само­бытный слой творцов и носителей культуры, и этот слой всегда отличается от интеллектуалов других горо­дов. Нет в России приморского города, где процесс шел бы в том же масштабе.

Но и в ряду таких городов-символов, как Архан­гельск или Одесса, Петербург резко выделяется. Тут, что ни говори, совсем другой масштаб. Петербург боль­ше и по размерам, и по глубине своего воздействия на человека, по степени своих отличий от всего остального.

Может быть, дело в том, что Петербург основывали сухопутные русские люди? В Холмогорах, в Архангель­ске давно сложились школы русских мореходов. В XVI—XVII веках Московия располагает очень непло­хим рыболовным и торговым флотом. Что характер­но — возник этот флот совершенно независимо от фло­тов других европейских держав. Никто не прорубал ок­но в Европу и не лазил в окно нараскоряку. Никто не звал голландцев осчастливить нас своими познаниями. А флот был такой, что поморы на своих судах регуляр­но ходили к архипелагу Шпицбергена, Свальбарда нор­вежцев, преодолевая порядка 2000 километров от Ар­хангельска. Из этого расстояния добрых 1000 километ­ров плыли они по открытому океану, вдали от берега; добирались порой до 75, 77-го градуса Северной ши­роты. «Ходить на Грумант» было занятием почетным, но достаточно обычным. Более обычным, чем для голланд­ских матросов плавание в Южную Америку вокруг мы­са Горн.

О том, что русские регулярно бывают на Груманте-Свальбарде-Шпицбергене, в Европе знали еще в XV веке.

Тем более регулярно плавали поморы вдоль всего Мурманского побережья; огибая самую северную точку Европы, мыс Нордкап, добрались до Норвегии и лихо торговали с норвежцами, причем продавали готовую промышленную продукцию — парусное полотно, кана­ты и изделия из железа. А покупали сырье — китовый жир и соленую рыбу. В 1480 году русские моряки по­пали в Англию и после этого посещали ее неоднократно.

Считается, что английский моряк Ричард Ченслер в 1553 году «открыл» устье Северной Двины, Архан­гельск и Холмогоры. Он был принят варварским царем Иваном IV и погиб во время кораблекрушения в 1555 го­ду, возвращаясь из второго плавания.

Не буду оспаривать славу британских моряков. По­зволю себе только скромно добавить, что поморы тоже «открыли» родину Ричарда Ченслера и были приняты его невероятно цивилизованными сородичами — за 70 лет до того, как Ченслер «открыл» их самих. А в осталь­ном — все совершенно правильно.

Виллим Баренц в 1595—1597 годах «открыл» море, которое носит его имя, «открыл» Шпицберген и остров Медвежий и погиб, «открывая» Новую Землю. Нисколь­ко не умаляю славы Виллима Баренца и его людей. Это были отважные моряки и смелые, самоотверженные люди. Каково-то им было плыть по совершенно незна­комым морям, мимо варварских земель, подумывая о Снежной королеве, морском змее, кракене, пульпе, ги­гантском тролле и других «приятных» существах, обитающих, по слухам, как раз где-то в этих местах!