Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Тут, как мне кажется, смешиваются два явления: расселение по сословно-классовому принципу и удиви­тельная концентрация разных видов интеллектуальной жизни города в каких-то местах.

Еще можно как-то объяснить причины, в силу кото­рых аристократия жила на Фурштадтской, а рабочие как-то поближе к фабрикам и заводам. Но уже не так легко объяснить (по крайней мере, рациональными при­чинами), почему немцы выбрали именно Васильевский остров. То есть можно сослаться на «случайность», на «так получилось», но если попытаться все же не отмах­нуться от явления, а постараться его понять — сразу же приходится рассуждать о стремлении инородцев как-то отделиться, хотя бы рукавами Невы, о том, что Васильевский был для немцев чем-то вроде замка с поднятыми на ночь мостами... То есть я совершенно не настаиваю на верности именно этой догадки — но в лю­бом случае приходится иметь дело с совершенно ирра­циональными вещами.

И уж совсем непостижимо: почему, по каким зако­нам возникали в городе районы кинотеатров, районы букинистов, районы редакций журналов? Какая сила привязывала редакции к району Литейного?

Это понять совсем непросто, а быть может — и во­обще невозможно.

Но внутри Санкт-Петербурга и правда есть участки, отвечающие одному из понятий урочища.

Во-первых, это огромные территории, на кото­рых застройка однотипная — и в то же время отличает­ся от окружающей. Если сосновая роща посреди степи может быть названа урочищем, то и ведь тогда и «за­стройка пятиэтажными шлакоблочными зданиями, с об­ширными пустырями и заасфальтированными площад­ками и дорожками на месте соснового брусничного бора на субстрате карельских гранитов» — это тоже антро­погенное урочище. Особенно если со всех сторон — девятиэтажная застройка, и этот участок выделяется.

Или, допустим, «каменные жилые здания середи­ны — конца XIX в. с дворами и хозяйственными по­стройками (дровяными сараями, конюшнями), центри­рованные вокруг брусчатой мостовой на месте смешан­ных дубово-сосновых лесов с травяным подлеском на маломощных каштановых почвах». Опять же — если во­круг другая застройка; допустим, одноэтажная деревян­ная, то, несомненно, мы имеем дело с урочищем... По крайней мере, в одном из двух возможных смыслах это­го слова.

Такие урочища возникают там, где застройка воз­никла примерно в одно время и окружена застройкой других эпох. Причина появления такого острова застрой­ки обычно очень проста, даже прозаична: в этом месте стали селиться люди примерно одного сословия, клас­са, имущественного состояния.

Такие урочища могут быть крайне различны в каж­дую эпоху и к тому же быстро меняются исторически. Но урочища вообще не вечны; и холм, покрытый сосна­ми, и луг и бор в излучине реки, и леса и луга на остро­ве Невы — все это неизбежно исчезнет, изменится, превратится в другое урочище. В масштабах жизни че­ловека это урочище очень долговечное, почти что веч­ное, но это — если мерить одну сущность сроками жиз­ни другой — гораздо более подвижной.

Если же говорить о творениях рук человеческих, то кто сказал, что антропогенное урочище должно быть так же долговечно, как и природное? Совершенно не­обязательно.

Отдельные небольшие урочища складываются там, где участки городской застройки (пусть разного времени, разного назначения) объединены вокруг како­го-то важного элемента городского ландшафта: напри­мер, крупной улицы, площади, аллеи или набережной.

Дворцовая площадь — это урочище, потому что это — сопряженная система фаций городской застрой­ки: мощеной площади, разного типа строений вокруг, арки Генерального штаба, Александрийского столпа, Зимнего дворца.

Точно так же и Исаакиевская площадь — нецельная цельность площади, аллеи, газонов, Медного всадника, Исаакиевского собора, Англетера и других сооружений.

В качестве городских урочищ можно рассматривать и Невский проспект, и Университетскую набережную, и Аллею Энтузиастов, и Площадь восстания.

Между всеми этими урочищами нет четкой грани, переходы между ними проницаемы... Но разве этого нельзя сказать и о природных урочищах? Из одинокой сосновой рощи посреди луга мы без особого труда вы­ходим к холму, на одном склоне которого растут дубы, а на другом — кустарник. Так же с Дворцовой площади мы легко выходим на Невский через арку Генерального штаба. Из урочища в урочище.

Для Санкт-Петербурга очень типичны огромные сооружения и комплексы сооружений — дворцов, хра­мов, учреждений общественного назначения. Каждый такой комплекс включает здания (часто очень различ­ные) и разным способом организованные участки окру­жающего пространства — то есть отвечает всем при­знакам урочища.

Такие «городские урочища общественного назначе­ния», по сути дела, уникальны. Это касается и Зимнего, и Петропавловской крепости, и Менделеевской линии, и Меншиковского дворца, и Михайловского замка. К чис­лу таких урочищ относятся и городские парки — и Лет­ний, и Таврический, и Ботанического института, и рек­реационный комплекс на Каменном острове.

Аничков дворец — это комплекс одностильных, но все же различных зданий, площади двора и парка.

Ботанический институт — это огромный парк, в ко­тором находятся оранжереи, а также в общей сложно­сти девять зданий, возведенных в разное время, в раз­ном стиле и разного назначения. Все эти сооружения объединены только тем, что все это — Ботанический институт Императорской академии наук, а потом — Академии наук СССР.

Можно поставить весьма интересный вопрос, раз­решение которого явно невозможно в масштабах этой книги: как на территории города сопрягаются эти не­большие уникальные урочища? И друг с другом, и с массивами жилой застройки. Ведь соединение несколь­ких таких урочищ образует столь потрясающие места, как Стрелка Васильевского острова или комплекс со­оружений по улице профессора Попова: Электротехническии институт, стадион, окрестности телевизионной вышки, и территориально сопряженный комплекс из нескольких зданий Ботанического института и Ботанического сада, оранжерей и парка.

Наверное, самый сложный для понимания тип урочищ Петербурга — как раз те, о которых пытался пи­сать Д.С. Лихачев, По неизвестной причине букинисты, театралы и издатели журналов выбирают разные места города для своих занятий.

Более того: «в городах и пригородах существуют районы наибольшей творческой активности. Это не просто «места жительства» «представителей творческой интеллигенции», а нечто совсем другое. Адреса худож­ников различных направлений, писателей, поэтов, акте­ров вовсе не группируются в некие кусты. В опреде­ленные кусты собираются «места деятельности», куда тянет собираться, обсуждать работы, беседовать, где обстановка располагает к творческой откровенности (прошу извинения за это новое вводимое мной поня­тие), где можно быть «без галстука», быть во всех отно­шениях расторможенным и в своей среде. Примеча­тельно, что тяга к творческому новаторству возникает там, где появляется группа людей потенциальных или действительных единомышленников. Как это ни пара­доксально на первый взгляд может показаться, но нова­торство требует коллективности, сближений и даже признания хотя бы в небольшом кружке людей близко­го интеллектуального уровня. Хотя и принято считать, что новаторы по большей части люди, сумевшие под­няться над общим мнением и традициями, это не совсем так. К этому стоит приглядеться» [79] Лихачев Д.С. Заметки к интеллектуальной топографии Петербур­га первой четверти двадцатого века // Труды по знаковым системам. Семиотика города и культуры. Петербург. Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 664. 1984. С. 77. .