Петр Попов - Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира Гамлет

Как быть с этим?

Конечно, можно все объяснить идеалами Возрождения, представлением Шекспира об идеальной власти, как о власти сильной и беспощадной. Но ведь это не так! И Гамлет-отец, и Фортинбрас – весьма точные отражения других тиранов, тиранов из других пьес Шекспира, авторское отношение к которым высказано вполне недвусмысленно. Рядом с ними смело могут стать Макбет и Ричард III, Эдмунд из «Лира»... Дорога им всем одна – в ад. Но именно они – отец и Фортинбрас – являются предметом идеальных устремлений Гамлета, его образцом для несостоявшегося подражания. Вот один из важнейших парадоксов трагедии.

Оставив пока на совести датского принца его нравственную и идеологическую неразборчивость, для себя мы должны определенно усвоить: этот идеал, безусловно, порочен, мы можем его только отрицать, а потому и неизбежно следует отделить наши представления об идеальном положительном герое от личности Гамлета, равно как и от его представлений об идеале. Но может быть, мы что-либо поймем в системе идеалов автора, если обратимся к личности антагониста трагедии?

– Сюжетно Гамлету противостоит Клавдий. Сколько ругательств на его голову (правда, – заглазно) обрушивает Гамлет! «Животное», «шарлатан», «кровавый, лживый, злой, властолюбивый», «Петрушка в королях, карманник на царстве»! – и еще, и еще... А больше о нем практически нет никаких других отзывов и никому не дано его хоть как-то защитить. Только его собственная самозащита, только его поступки, чувства, мысли. Да, он – убийца. Но мало ли мы знаем в истории примеров взошествия на престол через кровь? Мы почему-то забываем, что Александр I – фактически отцеубийца, но ведь даже Пушкин приветствует «Дней Александровых прекрасное начало»! А Брут, которого с такой нескрываемой симпатией рисует сам Шекспир в «Юлии Цезаре»? (Мы еще не раз обратимся к этой пьесе). Да и вообще, какой государственный переворот обходится без крови, пролитой и в прямом и в переносном смысле?! Что испытали в душе эти убийцы во имя прогресса, сказать трудно: правители большей частью избегают обсуждать подробности взошествия на престол, а тем более описывать свои переживания по этому поводу. Зато Пушкинский Борис Годунов о многом может порассказать.

Трагедия совести, высказывающаяся в монологах Бориса, во многом напоминает трагедию Клавдия, не забывающего ни на минуту о своем гpехе.

Ведь щеки шлюхи, если снять румяна,

Не так ужасны, как мои дела

Под слоем слов красивых. О, как тяжко!

А главный монолог Клавдия: «Удушлив смрад злодейства моего…»

– во многом почти текстуально совпадает с монологом Бориса. Это совершенно естественно: ведь оба правителя по существу находятся в одинаковых ситуациях, решают одни и те же проблемы, стремятся к близким целям. Да и разве выдал бы себя Клавдий на спектакле, если бы не постоянные муки совести?

Для сравнения вспомним, как реагирует Гамлет на совершенное им самим убийство ни в чем по сути не повинного Полония.

– О бедняке об этом сожалею.

Но, видно так судили небеса,

Чтоб он был мной, а я был им наказан

И стал карающей рукой небес.

А чего стоит это: «Меня не мучит совесть», – по поводу убийства Гильденстерна и Розенкранца?! Об этой жесткости Гамлета пишут многие исследователи, но почему-то мало кто из них обращает внимание на существующие рядом муки совести братоубийцы Клавдия, отправившего на тот свет человека, который, как мы уже видели, отличался весьма сомнительными достоинствами и, вероятно, куда более заслуживал кары, чем несчастный Полоний или ничтожные, не обладающие никакой властью Гильденстерн и Розенкранц.

Что еще мы знаем о Клавдии короле и о Клавдии – человеке?

Начинает он прекрасно. Первый его поступок правителя – посольство в Норвегию с целью предотвращения войны. И он добился своего! Кто знает, каковы были бы его дальнейшие поступки государя, если бы ему не помешал Гамлет. А разве человеческий облик Клавдия действительно столь мерзок, как его расписывает племянник? Как тонко и мудро ведет он свою первую сцену с Гамлетом. Зачем он оставил принца в Эльсиноре, почему не пустил в Виттенберг? Роковое решение! Судя по всему, Клавдий – человек незаурядного ума и до поры прекрасно владеющий собой.

Ах да! Мы еще ни слова не сказали о л ю б в и. Этот извечный предмет интереса постановщиков и исследователей – любовь Гертруды и Клавдия. Ведь это тоже мотив, который может оправдать преступление короля. Что только ни совершается на свете по причине великой страсти! Однако не будем спешить. Увы! Но на самом деле никакой любви у Клавдия и Гертруды нет! Ее придумали шекспироведы и постановщики, так падкие на всякий повод подразнить зрительское воображение. Все режиссеры, выстраивающие эту любовную линию, вынуждены ее сочинять, как сочинил в своем воспаленном бредовом воображении Гамлет «сало продавленной кровати». И между сцен, написанных Шекспиром, изыскиваются паузы для объятий и поцелуев, улыбок, взглядов, рукопожатий, которых нет и не может быть у Шекспира.

Кстати о «продавленной кровати». Где она находится? – Разумеется, Шекспир мало интересуется бытовой «географией» Эльсинора. По тексту пьесы мы не можем составить план замка. Но есть некий его образ, эмоциональное ощущение которого, вероятно, важно драматургу. Здесь имеется очень примечательное обстоятельство: спальня Гертруды, куда она вызывает Гамлета после представления «Мышеловки», расположена чуть ли не в другом конце замка по отношению к покоям Клавдия. Полоний, доложив королю: «Он к матери пошел в опочивальню», – бежит к Гертруде. Затем идет насыщенная сцена молитвы Клавдия, за время которой Гамлет не убивает молящегося короля. Короткий по объему этот эпизод оставляет ощущение весьма продолжительного по времени отрезка жизни. Но вот эпизод закончен и сразу после него мы видим, как Полоний влетает к Гертруде: «Он к вам идет!» Создается впечатление, что все время предыдущего эпизода понадобилось Полонию, чтобы добраться (а он очень спешил!) от покоев Клавдия до спальни Гертруды. Значит, живут супруги весьма далеко друг от друга. Скорее всего, Клавдий просто живет там, где и жил до смерти брата. Право, всякий пылко влюбленный в супругу муж в этой ситуации переехал бы куда-нибудь поближе. А чего стоит Гамлетово: «Не ходите к дяде»! Так и видишь Гертруду, бредущую к мужу через весь огромный ночной дворец... Неужели же Шекспир случайно внушает нам это представление о значительности расстояния, разделяющего спальни супругов?

Да и разве сам Шекспир упустил бы возможность порадовать зрителя любовной сценой, если бы в его воображении существовал такой мотив. Какой соблазнительный сюжет! Но Шекспир проявил вкуса куда больше, чем его исследователи и толкователи. Он не дал Клавдию и Гертруде ни одной сцены, где они проявили бы хоть какой-то намек на взаимное влечение. Но если не любовь – то что же?