Павел Берков - История советского библиофильства

В конце 1918 г. в газете «Известия» было сообщено, что «по постановлению Коллегии Центрального комитета государственных библиотек Румянцевскому музею передано богатейшее собрание книг, рукописей и гравюр, принадлежавшее антиквару П. П. Шибанову. Та же часть собрания Шибанова, которая окажется излишней для Румянцевского музея, будет передана Библиотечному отделу Комиссариата народного просвещения для организованного им национального Книжного фонда, куда уже перешли из частных рук многие ценные книжные собрания» (15).

В «Известиях ВЦИК» (1918, № 206) было опубликовано постановление Президиума Московского Совета об отмене в срочном порядке конфискации книжного магазина Карцева. Возможно, это решение было вызвано особым характером данного предприятия, единственного, кажется, в Москве специального медицинского книжного магазина (А. А. Карцев и сыновья. Магазин существовал с 1884 г.; находился на Моховой, 20).

На смену частновладельческим антикварным и букинистическим магазинам в 1918–1919 гг. пришли книжные лавки, открывавшиеся действительными или фиктивными кооперативами бывших книжников. Однако в истории советского библиофильства и антикварной книжной торговли эти книжные магазины не оставили никаких следов. В то же время стали возникать книжные лавки писателей. Последние появились как-то стихийно в Москве, Ленинграде, Казани и, возможно, и в других городах.

Первая Книжная лавка писателей в Москве была открыта в сентябре 1918 г. по инициативе П. П. Муратова и просуществовала до 1922 г. В число ее пайщиков входили литераторы М. А. Осоргин, В. Ф. Ходасевич, Б. А. Грифцов, А. С. Яковлев, А. К. Дживелегов и др. До 1921 г. эта книжная лавка помещалась в доме № 16 по Леонтьевскому пер. (ныне ул. Станиславского), а последний год — на Большой Никитской (теперешней ул. Герцена), д. № 22. Через руки писателей-книгопродавцев прошло огромное множество книг, нередко редчайших. Так, один из участников Книжной лавки писателей, М. А. Осоргин позднее вспоминал: «Книги, выбрасываемые на рынок частными лицами, менявшими их на хлеб насущный, вообще потеряли всякую цену. И любопытно, что ниже всего ценилось то, что в обычное время разыскивалось как книжная редкость. Французские изящные томики восемнадцатого века, старинные кожаные томы книг старообрядческих, редчайшие собрания гравюр, русские уникумы времен Петра Первого, альды и эльзевиры, — все это шло по цене нескольких фунтов черного хлеба и покупалось только чудаками… В высокой цене (сравнительно, конечно) были только энциклопедические и всякие другие словари, справочники, полные собрания классиков и книги по искусству». «Что такое „высокая цена“ будет ясно, — продолжает М. А. Осоргин, — если я поясню, что пять томов („Истории русского искусства“) Грабаря (книга постоянного и высокого спроса) стоили обычно до двух пудов ржаной муки, — меньше трех рублей мирного времени, — словарь Брокгауза (86 полутомов в переплетах) выше трех-пяти пудов не подымался. Дешевле полукопейки золотом я купил, в нашей же Лавке, одну старинную книжку („Щеголеватая аптека“), которой нет ни в одной публичной библиотеке России, за копейку — „Грациана“ времени Анны Иоанновны; за два-три рубля предприимчивый человек мог приобрести у нас все семь альбомов издания гравюр Ровинского. Такие покупатели-„чудаки“ все же встречались и нельзя им не позавидовать» (125).

Действительно, в 1918–1921 гг., отчасти и позже, наряду с распылением старых библиотек, иногда переходивших из поколения в поколение с XVIII в., в большом числе возникали замечательные новые собрания. Не нужно думать, что в первые революционные годы все книги шли за бесценок («полкопейки золотом», «копейка» и т. д.). Тот же автор отмечал: «Карандашные наши пометки цены гласили: сто рублей, тысяча рублей, миллион рублей книга, цены росли на 50—100 % в день, — но на проверку это значило: фунт муки, пуд муки, щепотка муки. И часто случалось, что вместо денег за книги мы так и брали: мукой, мылом, маслом, сахарным песком». Значит, чтобы приобресть облюбованную книгу, «покупатель-чудак» должен был отказывать себе в пище, в мыле; ведь все это выкраивалось из скудного пайка периода военного коммунизма.

Поэтому не следует принимать за чистую монету мнение А. Ф. Изюмова, писавшего в 1928 г. в статье «Судьба старой русской книги», с одной стороны, о гибели многочисленных библиотек, с другой, о причинах и способах сохранения некоторой части книжных ценностей: «Был и еще путь, по которому старая книга избегала уничтожения. Это образование новых частных библиотек. Библиофилу, коллекционеру, ученому за эти годы было очень легко подбирать нужные книги. Таким образом составлялись исключительные собрания по разным вопросам» (57).

С формальной стороны А. Ф. Изюмов прав: на книжном рынке в 1918–1921 гг. было как никогда много самых разнообразных изданий, и в этом смысле «было очень легко подбирать нужные книги»; верно, что в эти годы составлялись исключительные собрания по разным вопросам, но какой ценой, путем каких лишений достигалось это для большей части собирателей! Поэтому надо особенно оценить труды и самоотверженную любовь к книге библиофилов периода военного коммунизма, предпочитавших поголодать или отказаться от топки печурки-времянки и приобрести ту или иную книгу.

Примеру организаторов Московской книжной лавки писателей последовали и другие артели деятелей литературы и искусства. В.Г. Лидин вспоминает, что в 1920 г., кроме упомянутой книжной лавки в Леонтьевском переулке, существовала книжная лавка «Содружество писателей» (на Тверской, ныне ул. Горького, рядом с Моссоветом), организованная литературоведом Ю. И. Айхенвальдом, философом Г. Г. Шпетом и самим автором воспоминаний, В. Г. Лидиным; на Большой Никитской (теперь ул. Герцена) помещалась книжная лавка работников искусств (в состав артели входили историк искусства проф. Б. Р. Виппер и искусствовед П. Д. Эттингер); там же находилась Книжная лавка поэтов-имажинистов, руководимая поэтами С. Есениным и А. Мариенгофом, А. М. Кожебаткиным, в прошлом владельцем издательства «Альциона», и библиофилом Д. С. Айзенштадтом (83, с. 10–11).

В последнее время об этих книжных лавках стали появляться в печати воспоминания, преимущественно о Есенине и о Книжной лавке имажинистов, несколько расходящиеся в деталях, как всякие мемуары, но в целом дорисовывающие картину, набросанную М. А. Осоргиным и В. Г. Лидиным (140).

В Петрограде аналогичная книжная лавка была открыта еще в 1917 г. Единственным печатным следом ее существования является стихотворение поэта М. А. Кузмина «Стихи на открытие книжной лавки писателей (Акростих)», датированное 1917 г. Вот его текст: