Вадим Елисеефф - Цивилизация классического Китая

Проблема выражения своих мыслей и общения была поставлена с особой остротой философами IV–III вв. до н. э., когда они заметили, что используют термины, такие же древние, как и сама китайская цивилизация, причем за прошедшие столетия эти понятия обрели множество смыслов, часто противоречащих друг другу.

Диалектическое использование парадоксов было средством, которое позволило постоянно сомневаться во всем, анализировать идеи, которые содержало слово именно как слово: вот почему традиция называет эту группу философов «школой имен» («мин цзя»). Впрочем, более точным переводом этого названия будет «семантическая школа».

Стремясь установить точное значение каждого понятия, философы «мин цзя» были единственными, кто затронул основы этой проблемы. Все остальные стремились присвоить словам разные значения.

Если бы диалектики были бы немного более мудрыми, если бы они чуть меньше увлекались играми красноречия, к которым, впрочем, китайский язык приспособлен меньше, чем к составлению письменных текстов, все интеллектуальное будущее могло поменяться. Если бы развитие теоретических основ логики было подкреплено значительным материальным развитием Китая той эпохи, то, без сомнения, эта страна намного раньше Европы направила бы развитие мира по пути технологической эволюции.

На протяжении III в. до н. э. экономическое положение разных районов Китая, несмотря на то что их ресурсная база была весьма различной, начало выравниваться. Возможно, это было вызвано распространением железа. В целом каждый из регионов наконец преодолел то случайное отставание, которое отделяло его от более развитых соседей. Население увеличивалось, порождая трудную проблему четкого определения приграничных зон. Властям приходилось предвидеть существование населения и вне границ небольших сельских общин, и вне границ городов. Развитие цивилизации все больше и больше зависело от территории всей страны. В повседневной жизни экономический подъем объяснялся двумя факторами: тем, что новые вещи и идеи распространялись повсеместно, и тем, что люди видели, как меняется мир вокруг них.

Если говорить о верхушке социальной лестницы, то культы древних великих семей, от которых произошли правящие кланы, давно устарели, и культы гегемонов также находились в упадке. Начались изменения, которые казались необратимыми.

В народе эти перемены, напротив, казались более заметными и нарушающими естественный ход вещей. Торговцы становились все более влиятельными, причем их значение постоянно росло; даже внутри крестьянских общин началось социальное расслоение: мелкие земледельцы постоянно беднели, рядом с ними появлялись богатые землевладельцы. Мелкие земельные собственники не обладали железными орудиями труда и были вынуждены, влезая в долги, брать их взаймы у своих богатых соседей. В качестве оплаты они вынуждены были отдавать часть своего урожая, а постепенно и свою землю. Существовавшая до этого идея о том, что вся земля принадлежит государству, рухнула.

Впрочем, благодаря постоянной угрозе варварской опасности всегда сохранялось ощущение, что более чем очевидное процветание Великой равнины остается лишь игрой случая. Северные государства Цинь, Чжао и Янь с трудом сдерживали давление прототюркских племен сюнну, численность которых все время увеличивалась. Эти племена проживали на территории современной Монголии. Защищенные относительно низким, но хаотичным рельефом, сюнну совершали набеги на богатые китайские деревни, а затем исчезали, прячась в запутанной системе холмов. Именно тогда оседлое население осознало потребность в защите общей цивилизации, которой угрожал хищный безжалостный враг.

Природные бедствия неотступно преследовали Китай. Философы и ученые искали любые возможности, позволяющие предотвратить вред, который в этих условиях наносила стране раздробленность. В то время как война и торговля благоприятствовали развитию государств Древнего Китая, эти катаклизмы наносили ущерб всему континенту. Так родилась идея о том, что изолированное, полагающееся только на свои силы государство никогда не сможет изменить течение таких мощных рек, как Хуанхэ и Янцзы.

Именно в таком психологическом климате, когда постоянно ощущалась угроза цивилизации как таковой, царство Цинь, богатое металлом и зерном, могло стать вестником судьбы. Благодаря тонкой игре на союзах «по долготе» или «по широте», т. е. объединяя страны, располагающиеся на оси север — юг или запад — восток, а также используя свою военную мощь, это царство стало наследником «Мандата Неба», который не сохранили павшие династии древних правителей.

Его молодому правителю Ин Чжэну (259?—210 до н. э.) удалось воплотить в жизнь свою мечту — распространить власть принадлежащего ему царства на весь китайский континент. Недаром даже на далеком Западе именно название Цинь (европейский термин Chine или China ) стало обозначать мир китайской цивилизации.

Создатель Китайской империи со временем превратился в легендарного персонажа, в существо, которое несет в себе одновременно и ростки будущего, и то, что могло погубить их. На протяжении веков правители не прекращали соотносить себя с образом Первого императора, находя в нем одновременно то лучшее и то худшее, что было в них самих.

Когда в 221 г. до н. э. молодой правитель царства Цинь принял имя Шихуанди, «первый император»; создав этот неологизм, он поднял важную проблему о философской сущности власти.

Стоит помнить о том, что Ин Чжэн по своему происхождению был всего лишь ваном царства Цинь. Следовательно, он носил титул, который другие считали наделенным большей законностью, чем титул главы государства, которым когда-то обладал правитель Чжоу. После того как династия Чжоу потеряла свое политическое и религиозное значение, число носителей этого титула умножилось, поскольку его начали принимать гегемоны. Теперь же объединение княжеств, которые были устроены по единой модели, и появление единого верховного правителя вновь вывело на первый план проблему поддержания главой государства космического порядка, представление о котором было утрачено. Основываясь на древний мифологии, согласно которой когда-то миром правили пять «высших правителей» ( хуан ) и три «государя» ( ди ), мудрецы составили из этих понятий новый титул — хуанди. Мы обычно переводим его как «император», однако его более точным эквивалентом, по нашему мнению, является титул «Цезарь Август» у римлян. В какой-то мере использование в обращении именно титула хуанди выражало вездесущность и могущество правителя, хозяина всего цивилизованного мира.