Валерий Мильдон - Санскрит во льдах, или возвращение из Офира

Продолжаю цитату:

«Это отсутствие всякого фетишизма, чистота и ясность познания, освобожденного от идолов мистики и признаков метафизики» [33] Там же. С. 95. .

Освободить познание от метафизики — значит, освободить его от познания, ибо человек — существо метафизическое, по своей природе склонное к вопросам, не имеющим окончательного ответа, — вопросам, выходящим за пределы его физического бытия.

Богданов, не желая, вероятно, того, говорит, что грядущий социалистический строй будет существовать средствами постоянного понижения уровня человечности, покуда человек не исчезнет совсем.

«Сознательно и планомерно организуя свою борьбу со стихиями природы и свои собственные отношения в этой борьбе…» [34] Там же. . Мысль держится на ошибочной посылке, будто борьба со стихиями организуема. Для этого нужно, чтобы человек равнялся стихиям, а в этом случае он лишается того, что составляет условие его человеческого существования, — неполной причастности физическому миру. Но Богданов одурманен представлением о социализме о как все- и всепобеждающей силе. Ну, а раз стихии победимы, то «в жизненном опыте человека нет больше области, окруженной непобедимой стеной тайны» [35] Там же. .

Напоминает авторское рассуждение о любви в романе «Что делать?». Мол, это не любовь, а вот это да, она. Нет тайны, все известно, и дело сводится лишь к овладению навыками, к учебе. Очень похоже, по этим причинам хотели избавиться от половых различий: пол оставался тайной, неорганизуемой областью отношений, стихией в самом человеке. Реально с этим ничего не могли поделать, поэтому предпочитали в конце концов молчать, наложили на тему официальный запрет.

Продолжением утопии «Красная звезда» стал роман «Инженер Мэнни» (1912). Герой «Красной звезды», житель Земли Лэнни (Леонид Н.), возвращается на Марс, чтобы работать «для дорогого ему дела — сближения двух миров» [36] Там же. С. 204. . Что ж, уже знакомые глобализм/космизм, неоднократно подтверждаемые и этим романом. Например: «Силе стихий было нанесено… поражение. Стало казаться, что все возможно для человеческого ума<���…>Тогда появился знаменитый "План работ", наметивший преобразование всей планеты» (с. 221).

Если исходить из убеждения «Человек все может», преобразование планеты и планет не является чем‑то из ряда вон. Однако стоит поменять взгляд, признав, что «человек все может» — заблуждение, как и «преобразование планет», становится ошибкой. Как бы ни оценивать этот «План», события последних десятилетий свидетельствуют: «преобразование природы», осуществленное людьми, не допускавшими хотя бы только возможности их ошибки, принесло никем не рассчитанные результаты. Их основная причина (не единственная, но основная) в том, что все проекты русских социалистов (возможно, типологическая черта социалистической мысли, но в западноевропейском мире она не стала долговременной общественной практикой, там ее главным поприщем все же оставалась книга) исходили из понятия: общество, государство, классы, человечество — некое целое, и никогда не брался в расчет отдельный человек. Пусть не говорят: да нет никакого отдельного человека, он — общественное существо. Конеч — но, только из отдельных состоит сообщество, иначе должно употребить другое понятие, популяция, например. Отдельность человека и намеревались преодолеть. Ради целого/общего полагали допустимым жертвовать его частями, словно часть не была индивидом — ц елым , уникальным, неповторимым экземпляром. В том‑то и дело! Для социалистической теории по — русски человек не уникален, не имеет ценности вне целого/общего. Ценны человечество, вселенная.

А. Богданов писал: «Приходится выбрать сознательное пожертвование тысячами жизней ради целей человечества, как во время прежних войн заведомо приносились еще большие жертвы ради интересов отдельной нации» (с. 227).

Не трудно заметить, что названный принцип есть правило существования русско — советско — русского государства.

В целом второй роман Богданова уступает первому Писатель явно излагает свои идеи, не считаясь с материалом. Многое либо публицистика, либо отрывки из теоретических работ автора. Заканчивается книга словами, уместными в каком‑нибудь труде А. Богданова по теории социалистического общества:

«Решение самых сложных организационных задач стало делом не индивидуального таланта или гения, а научного анализа, вроде математического вычисления в задачах практической механики» (с. 283).

Взгляните‑ка: организационные задачи общества (т. е. людей, т. е. отдельного человека!) — это почти задача практической механики. Но человек (т. е. общество!) не механическое существо, об этом писано — переписано в классической русской литературе, и на тебе!

«Благодаря этому… величайшие трудности новой организации сравнительно легко и вполне планомерно удалось преодолеть<���…>Универсальная наука явилась орудием научного построения социальной жизни в ее целом» (с. 283).

Именно! Русских социалистов (Богданов принадлежал к их числу) занимала социальная жизнь в ее целом, а не в бытии отдельного человека. И в этом смысле русский социализм наследовал не европейской традиции (хотя и европейские социалисты человеком не занимались, однако, повторю, у них не было и практики, я думаю, не в последнюю очередь потому, что их сочинения шли вразрез с вырабатываемой столетиями гуманитарной традицией западного мира), а своей, родной, испокон сложившейся — «считать» народом, а не человеком. При таком счете плохо и народу, и человеку

Последние страницы романа — апокалиптическое видение инженера Мэнни: ресурсы Марса исчерпаны, возможностей развития нет, и марсиане решают взорвать себя (ситуация «Последнего самоубий — ства» В. Ф. Одоевского — архетип русского катастрофизма), чтобы энергия взрыва разнесла во все стороны космоса особые снаряды, внутри которых заключены сведения о марсианской цивилизации. Траектории снарядов заранее рассчитаны и многократно проверены. «Встретим же радостно, братья, это мгновение, в котором величие смерти сольется с величайшим актом творчества, это мгновение, которое завершит нашу жизнь, чтобы передать ее душу нашим неведомым братьям!» (с. 280).

А ведь до этой сцены марсианский мир изображался (особенно в первом романе, «Красная звезда») как новый. И что же? Этот‑то новый и заканчивает свое существование смертью! Какая неожиданная перспектива: в грядущем социальном обновлении оказывается зашифрованной всеобщая гибель.

Успех в России социалистической идеологии объясняется отчасти тем, что едва ли не во всех слоях русского общества распространилось недовольство наличными порядками. Для интеллектуальной части оно сопровождалось сознанием того, что не только Россия, но Европа, мир вступили в фазу глубокого кризиса, разрушающего прежние формы общества, государства, самой жизни; должно возникнуть нечто небывалое.