Анатолий Штейгер - Мертвое «да»

Бывает чудо, но бывает раз,
И тот из нас, кому оно дается,
Потом ночами не смыкает глаз,
Не говорит и больше не смеется.

Он ест и пьет — но как безвкусен хлеб…
Вино совсем не утоляет жажды.
Он глух и слеп. Но не настолько слеп,
Чтоб ожидать, что чудо будет дважды.

Нет в этой жизни тягостней минут,
Чем эта грань — не сон и не сознанье.
Ты уж не там , но ты еще не тут ,
Еще не жизнь, уже существованье.

Но вот последний наступает миг,
Еще страшнее этих — пробужденье.
Лишь силой воли подавляешь крик,
Который раз дозволен: при рожденье.

Пора вставать и позабыть о снах,
Пора понять, что это будет вечно.
Но детский страх и наши боль и страх
Одно и то же, в сущности, конечно.

Опять Сентябрь. Короткий промежуток
Меж двух дождей. Как тихо в Сентябре.
В такие дни, не опасаясь шуток,
Мы все грустим о счастье и добре.

В такие дни все равно одиноки:
Кто без семьи, и кто еще в семье.
Высокий мальчик в школе на уроке
Впервые так согнулся на скамье.

Старик острее помнит о прошедшем.
О, если б можно сызнова начать
И объяснить, что он был сумасшедшим…
Но лучше скомкать всё и замолчать.

А в поле сырость, сумерки, безмолвье,
Следы колес, покинутый шалаш.
Убогим хлеба, хворому здоровье
И миру мир Ты никогда не дашь.

Корфу, 1938

2-IX-1932

У нас теперь особый календарь
И тайное свое летосчисленье:
В тот день совсем не 1-й был Январь,
Не Рождество, не Пасха, не Крещенье.

Не видно было праздничных одежд,
Ни суеты на улице воскресной.
И не было особенных надежд…
Был день как день. Был будний день безвестный.

И он совсем уж подходил к концу,
Как вдруг случилось то, что вдруг случилось…
О чем года и день и ночь Творцу
Молилось сердце. Как оно молилось…

Конечно, счастье только в малом…
«Нам нужен мир». Не нужен. Ложь.
Когда движением усталым
Ты руки на плечи кладешь…

И на лице твоем ни тени
Того, что предвещает страсть.
Но смесь заботы, грусти, лени…

Зарыть лицо в твои колени,
К твоим ногам навек припасть…

Неужели сентябрь? Неужели начнется опять
Эта острая грусть, и дожди, и на улице слякоть…
Вечера без огня…Ведь нельзя постоянно читать.

Неужели опять, чуть стемнело,
ничком на кровать —
Чтобы больше не думать, не слышать
и вдруг не заплакать.

Не поверю, чтоб в целой Праге
Не нашелся за этот срок
Карандаш и листок бумаги.

Или требуют десять строк
Столько времени, сил, отваги?

До вечера еще такой далекий срок,
Еще так много лжи, усталости и муки,
А ты уже совсем почти свалился с ног
И, двери заперев, тайком ломаешь руки.

Как будто бы помочь сумеет здесь засов,
Как будто жизнь пройти не может через щели.
Сдавайся по добру! И несколько часов
Старайся дотянуть хотя бы еле-еле…

Бедность легко узнают по заплатке.
Годы — по губ опустившейся складке.
Горе?
но здесь начинаются прятки —
Эта любимая взрослых игра.

— «Все, разумеется, в полном порядке».

У собеседника — с плеч гора.

В сущности, это как старая повесть
«Шестидесятых годов дребедень»…
Каждую ночь просыпается совесть
И наступает расплата за день.

Мысли о младшем страдающем брате ,
Мысли о нищего жалкой суме,
О позабытом в больничной палате,
О заключенном невинно в тюрьме.

И о погибших во имя свободы,
Равенства, братства, любви и труда.

Шестидесятые вечные годы…
(«Сентиментальная ерунда»?)

Жизнь груба. Чудовищно груба.
Выживает только толстокожий.
Он не выжил. Значит — не судьба.
Проходи, чего стоять, прохожий.

Этот скончался под чтенье отходной,
Этого в стужу нашли под мостом.
Похоронили обоих. Безродный
Спит без креста. А богач под крестом.

Как он, прощаясь, не сошел с ума.
Как он рыдал перед могилой свежей.
Но время шло. Он ходит много реже.
— Забудь, живи, — молила ты сама.

Возле могил для влюбленных скамейки,
Бегают дети и носят песок,
Воздух сегодня весенний, клейкий,
Купол небес, как в апреле, высок.

Склеп возвели для бедняжки княгини,
Белые розы в овальном щите.
Золотом вывели ей по-латыни
Текст о печали, любви и тщете.

В самом конце бесконечной аллеи,
Там, где сторожка, а дальше обрыв,
Черные долго толпятся евреи…
Плачут. Особый горчайший надрыв.

Преступленья, суета, болезни,
Здесь же мир, забвение и тишь.
Ветер шепчет: — Не живи, исчезни,
Отдохни, ведь ты едва стоишь.

Долго подняться она не могла.
Долго крестила могилу, шатаясь.
Быстро спускалась осенняя мгла,
Издали сторож звонил, надрываясь.

Речи. Надгробные страшные речи.
Третий болтун потрясает сердца.
Сжальтесь! Ведь этот худой, узкоплечий
Мальчик сегодня хоронит отца.

Имя. Фамилия. Точные даты.
Клятвы в любви. Бесконечной. Навек…
А со креста смотрит в землю Распятый
Самый забытый из всех Человек.