Анатолий Штейгер - Мертвое «да»

Отлично зная — просто не до нас
(Но уж не в силах обойтись без фальши,
Поверить правде до конца страшась,
Не смея думать, что же будет дальше)…

Так от века уже повелось,
Чтоб одни притворялись и лгали,
А другие им лгать помогали,
(Беспощадно все видя насквозь) —
И все вместе любовью звалось…

Задребезжит на лестнице звонок.
Она войдет. Присядет. Что-то скажет.
За нею следом принесут венок.
На стол с постели кто-то переляжет.

Три долгих дня пройдут до похорон.
Три дня его не вынесут из дому.
Но ничего уж не исправит он…
И как ему исправить, неживому?

Его проводят. Кто-нибудь придет
К нему, быть может, и назавтра в гости.
Но очень скоро, мертвый, он поймет,
Что он, на самом деле, на погосте.

И что, пока не запоет труба,
Он обречен сносить воспоминанье,
Как поцелуй его коснулся лба,
Но возвратить уже не мог дыханья…

Нам в этом мире все давно чужи.
Мы чьи-то жмем бессмысленные руки,
Мы говорим, смеемся. Сколько лжи
И сколько в этом настоящей муки.

Но если раз, единый только раз
Мы наяву Тебя случайно встретим —
Толпа сомкнется и разделит нас…

Давно пора бы примириться с этим.

Уже не страх, скорее безразличье —
Что им до нас, спокойных и серьезных?
Есть что-то очень детское и птичье
В словах, делах и снах туберкулезных.

Особый мир беспомощных фантазий
И глазомера, ясного до жути,
Всей этой грусти, нежности и грязи,
Что отмечает в трубке столбик ртути.

Первая дружба — навеки,
Детские клятвы — до гроба…
Где ты теперь, мой друг?

Взрослыми стали оба,
Грустными стали оба,
Фронты, моря и реки
Нас разделили вдруг.

Стоило ночи скакать на коне,
Дни проводить в пулеметном огне
(С Белыми, Красными) и на войне
Между Россией и Польшей…

Чтобы, домой, наконец, возвратясь,
Вдруг на себя бы рука поднялась!..

Так и не свиделись больше.

Настанет срок (не сразу, не сейчас,
Не завтра, не на будущей неделе),
Но он, увы, настанет этот час, —
И ты вдруг сядешь ночью на постели
И правду всю увидишь без прикрас
И жизнь — какой она на самом деле…

Неужели ты снова здесь?
Те же волосы, рост, улыбка…
Неужели…
И снова смесь
Пустоты и тоски — ошибка.

Как-то сразу согнёшься весь.

У нас не спросят: вы грешили?
Нас спросят лишь: любили ль вы?
Не поднимая головы,
Мы скажем горько: — Да, увы,
Любили… как ещё любили!..

Не эпилог, но все идет к концу.
Мы встретимся, я очень побледнею.
По твоему надменному лицу
Мелькнет досада на мою «затею».

На мой приезд — бессмысленный приезд,
На то, что жить, как люди, не умею,
— Что за охота к перемене мест?

(…а если вариант: с ума сводящий жест —
Объятье грубоватое за шею?)

Мы отучились даже ревновать —
От ревности любовь не возвратится…
Все отдано, что можно отдавать,
«Но никогда не надо унывать».

(Придя домой, скорей ничком в кровать,
И пусть уж только ничего не снится.)

До того как в зелёный дым
Солнце канет, и сумрак ляжет,
Мы о лете ещё твердим.

Только скоро нам правду скажет
Осень голосом ледяным…

Не обычная наша лень —
Это хуже привычной скуки.
Ни к чему уж который день
Непригодными стали руки.

Равнодушье («ведь не вернёшь»),
Безучастие, безнадежность.
Нежность, нежность! но ты живёшь,
Ты жива ещё в сердце, нежность?

Мы, уходя, большой костер разложим
Из писем, фотографий, дневника.
Пускай горят…
Пусть станет сад похожим
На крематориум издалека.

Ночь давно обернулась днем.
Не закрылись глаза за сутки.
Что-то было, наверное, в том
Звуке голоса, смехе, шутке.

…это трудно в слова облечь,
Чтоб увидели, чтоб любили…
Это надо в себе беречь,
Чтобы вспомнить потом в могиле.