Николай Вахтин - Русские старожилы Сибири: Социальные и символические аспекты самосознания

Или вот когда Т. приехала в Марково после первого года учебы на каникулы [примерно 1965 год] в новом пальто, в шляпке, один наш чукча стал ее дразнить, пытался оскорбить – ты, мол, чуванка, а вырядилась как русская и пытаешься свою национальность скрыть. Но Т. с ним так спокойно, доброжелательно говорила, что он растерялся и устыдился (ж 42 АН).

Близкую по типу историю рассказывает информантка-походчанка (1923 года рождения) о своих первых впечатлениях от школы, в которую она пришла примерно в 1931 году:

Вот я вам расскажу такую историю. Я пошла в первый класс. Тут уже была советская власть. И вот я в школу пошла, приехала к нам в Походск учительница, такая высокая, красивая русская женщина, с обрезанными волосами. А мы все волосатые, с большими косами. Мы все в длинных платьях. Как обычно деревенские… Как на материке деревенские, так у нас сельские. Косы на пробор. Длинные, большие волосы. Пошли мы. Пришли. Как увидели мы эту учительницу, в розовых чулках она, как нам понравилось, коротенькая юбка с пуговицами. Вот мы давай постепенно отрезать свои платьишки. Вот если даже столько отрежем, это уже у нас достижение. Г: И вы все это до сих пор помните? Инф: Да, все это я помню. Потому что, понимаете, все это такая цивилизация, такой красивый человек, красиво одет, не то что мы в длинных юбках. Вот это нам очень нравилось (ж 23 ЧР).

Своя одежда воспринимается как простая, деревенская, в противоположность городской, цивилизованной. Маленькие девочки, естественно, стремятся походить на «культурную» учительницу, к тому же жену начальника, стремятся стать как она и для этого подручными средствами пытаются сделать свою одежду похожей на ту, городскую. Наконец, особую роль одежда играет в похоронном обряде. Хоронить нужно в одежде своего народа; более того, одежда, в которой человек похоронен, считается убедительным свидетельством принадлежности человека к той или иной национальности:

Наши родители, конечно, походские, а их родители, дедушки-бабушки, – пришлые казаки. Бабушек я, правда, не знаю, не могу утверждать, где они и что, а дедушки-то пришлые, это точно. Вот, например, наших отцов отец, дед Василий, говорил, что когда я умру, мне обязательно наденьте сюртук. Значит, это уже казак (ж 23 ЧР).

Уж раз дедушку похоронили в сюртуке – последние сомнения в том, что он «настоящий казак», отпали. И действительно – кому хочется быть похороненным в чужой одежде?

Когда умираем… я-то не буду по-русски хорониться, я свою одежду буду одевать (ж 38 ПХ) —

сказала нам информантка-чукчанка. Своя одежда, пусть и символически, сопровождает человека всю жизнь – от детства, когда ребенок знает, что одет «по-деревенски», и хочет сменить эту одежду на «цивилизованную», хотя прелестные длинные ситцевые юбки, которых цитированные выше девочки так стеснялись, лет через сорок станут последним криком городской моды, – через молодость и зрелые годы, когда знание об особенностях одежды используется как аргумент в выстраивании своих этнических границ, и до самой смерти, когда «своя одежда», теперь уже реальная, уходит с человеком в иной мир.

Пища и способы ее приготовления

Пища и – шире – кухня составляют один из центральных маркеров самосознания. Как и в предыдущем случае, способы приготовления пищи, правила поведения за столом, состав трапезы используются в первую очередь для того, чтобы отделить себя – «хранителей цивилизации» – от окружающих «диких племен». Однако в пище находят и символические способы отделения себя от приезжих русских, в частности – в наличии разнообразных и бережно хранимых старых рецептов.

Колымские старожилы, например, вспоминают о существовавших когда-то, в их детстве, особых правилах трапезы и поведения за столом, тех самых «наших традиционных» правилах, которые в нынешние профанные времена, конечно, изменились под влиянием приезжих русских, но на незыблемости которых основывался весь «наш» быт:

Когда ели. Одна большая миска была посередине, и деревянными ложками все едят. Потом уже в 1950-е годы по-другому стали. В доме всегда чисто было. Когда садились за стол, сначала дедушка садился (они не садятся сразу, а стоят – молились). Хозяин был мужчина. Сейчас хозяйка все-таки женщина. Молитву читала бабушка, а мы все крестились. Потом дедушка говорит – все садимся. И пока не поели все, никто не должен выходить из-за стола. Опять дедушка выходит. Потом бабушка, потом мы все. Дети обязательно ждали, пока все закончат есть. В 1950-х, наверное, уже тарелки появились. Тарелки, ложками отдельно стали кушать (ж 37 ЧР).

Интересно, что эти сюжеты – описания правил поведения за столом – непосредственно связаны в сознании информантов с вопросом о национальной принадлежности – ср. ответ, который дает та же информантка на вопрос о национальности ее деда:

Г: Национальность дедушки? Инф: Он говорил: «Я русский казак». Они оба были трудолюбивые и такие христиане! Оба молились. Пока не помолишься, за еду не сядешь. Они и от нас [с братом] это требовали. За столом если заговоришь, плохо будет. Один раз мы с братом засмеялись – он нам дал деревянной ложкой и выгнал нас. Бабушке, конечно, жаль нас было, просила его нас обратно пустить за стол, но – «нет, пусть знают» (ж 37 ЧР).

Марковские чуванцы отмечают, с другой стороны, что чукчи едят простую пищу, не варят совсем или недоваривают мясо, вообще не знают никаких «кулинарных изысков». В отличие от них, чуванцы добавляют в меню овощи, умеют печь и жарить (а не только варить), и главное, обед у чуванцев состоит минимум из двух блюд: первого и второго. Первое и второе блюда должны быть разные и готовиться отдельно – это признак «культурности»:

Привычки были разные. У чукчей еда была простая. Мясо отваривали, к зелени у них не было привычки. А у нас собирали зелень, дикий лук (ж 54 МК).

[Чуванки] очень рукодельные женщины, чистоплотные, пищу готовят по русскому обычаю. Как-то вот в крови, что ли (ж 39 АН).

Ламуты… они поцивилизованнее, у них все было, и первое, и второе обязательно. Без супа не обедали, без второго тоже. Рис там с котлетой или что еще, но обязательно другое (ж 54 МК).

И наши [чуванцы] самостоятельнее. У них всегда все есть, каждый день. Голод, не голод – у них все есть, и на праздник, и так поесть. А у чукчей если нет, то и не надо. Когда мы летом на выборы в 8-ю бригаду приехали – там пусто: кружка и кусок мяса. А у наших – и пирожки, и беляши, даже летчики говорят: мы сюда приезжаем – отдыхаем. Ну, где в тундре беляши можно поесть? А у наших все было (ж 54 МК).

По этому признаку – тип пищи и способ ее приготовления – ламуты приближаются к чуванцам, которые, в свою очередь, приближаются к русским. Характерно, что граница между двумя типами пищи вновь разделяет чукчей и всех остальных: Чукотская пища – кислая кровь. Они делали такую закваску [89] . У ламутов – не знаю, все здесь ведь уже давно живут вместе, все заготавливают рыбу одинаково. У ламутов нет своей особой еды (ж 54 МК).

Читать дальше