Пьер Шоню - Цивилизация Просвещения

Напомним ради удобства некоторые из направлений сдвига последних десятилетий XVII века. Сначала все держится на переходе к ограниченности божественной трансцендентальности. Отодвинутый на величественную роль primum mobile механистического творения, Бог удаляется. Ненадолго о нем напомнил Ньютон. Он вновь стал вездесущим в первоначальном варианте закона всемирного тяготения. Позднее, когда, с признанием тайны тяготения всего лишь свойством материи, небесная механика в соответствии с астрономией Лапласа окончательно пополняется четвертым измерением — осью времени, он вновь возвращается к дальним пределам. На протяжении XVIII века усовершенствование Вселенной как часов, сконструированных Богом-Мастером, десятилетие за десятилетием подтверждало тезис Лейбница: «Движущая энергия Вселенной, ее vis viva [8] Живая сила (лат.). , не уменьшалась; мировые часы никогда не требовали ни завода, ни починки». По образу и подобию морских хронометров, созданных около 1770 года Гаррисоном.

Мало-помалу Бог-Мастер остался без работы. «И вот, — по удачному выражению Александра Куаре, — могущественный и деятельный Бог Ньютона, который действительно управлял мирозданием согласно Своей свободной воле и Своему решению, в ходе стремительной эволюции постепенно превратился в косную силу, в intelligentia extra mundana [9] Intelligentia extra mundana — надмирный разум (лат.). ,B Бога-тунеядца. На вопрос Наполеона о том, какая роль отводится Богу в его „Изложении системы мира”, Лаплас, через сто лет после Ньютона придавший новой космологии окончательную завершенность, как мы помним, мог ответить: „Сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе”». Не будем торопиться. Здесь нет абсолютного автоматизма. Эскапада Лапласа никогда не была достоянием масс. Более того, нет никакого непреодолимого противоречия между механистической философией бесконечной Вселенной и теологией трансцендентального Бога. В пору религиозного половодья XVII века механистическая космология и теология Воплощения дополняли друг друга без малейшего взаимного ущерба.

И все-таки надо признать, что подобный образ мыслей плохо подходит в качестве опоры последовательной естественной теологии. Поистине на какое общение с этим Богом — творцом механистической Вселенной, понятой в духе XVII и XVIII веков, можно рассчитывать, помимо Его собственного Откровения? «Вечное молчание бесконечных пространств» освобождает место для Слова Божия. Воплощение более не рискует рассеяться в милой суете повседневности. Но тот, кто целиком обратился в слух, может расслабиться: все рушится. Великому Мастеру больше нечего делать и тем более нечего сказать. «Механицизм» предоставляет выбор: религия Трансцендентности и Слова или мир-часы, полностью свободный от прирученных и сговорчивых богов. Для части элиты в качестве возможной альтернативы Deus absconditus [10] Deus absconditus — сокровенный Бог (лат.). Паскаля свое место в механистической космологии занял «глупый и бесполезный» Бог деистов. По крайней мере, к этому больше не было никаких препятствий.

Препятствий не было со стороны натурфилософии. Оставалась мыслительная деятельность. Создание теории познания явилось величайшим делом и, быть может, величайшей неудачей XVIII века. Достаточно только вспомнить картезианскую парадигму середины XVII века: в центре ее — огромного размера дистанция между природой и мыслительной деятельностью, объектом и субъектом познания. Для Декарта и первых картезианцев Бог — проводник ясных идей. Но как сопротивляться искушению тотального упрощения, сведения разума к законам механистической философии? Сенсуализм, это величайшее искушение XVIII века, в лице Локка и вслед за ним Кондильяка явил, если угодно, обольщение тотального редукционизма от сложного к простому, механики внутри разума. Отныне сознание воспринимающего субъекта — не более чем зеркало, пассивно отражающее образ мира. Заслуга возвращения мыслительной деятельности ее законной сложности и разработки теории познания, которая была бы, наконец, адекватна прогрессу науки, принадлежит Иммануилу Канту. Кант охотно уступил Локку, Беркли и Юму пределы разума. Отныне метафизика стала всего лишь наукой о границах человеческого разума. Душа или, по крайней мере, сознание воспринимающего субъекта больше никогда не будет простеньким черным ящиком, функции которого некоторые лжеученики Локка в какой-то момент ограничивали фиксацией поступающих извне лучей.

Ясно одно: при определенном уровне сложности сформировавшаяся дисциплина (мы по-прежнему будем использовать в качестве примера математику), более сложный набор идей (натурфилософия и философия познания — если пользоваться терминами, столь дорогими для XVIII века), то есть, по сути дела, вся сфера абстрактного познания от Декарта до Канта через Локка и заблуждений сенсуализма, эволюционируют почти без внешних влияний, исключительно под воздействием элементов, входивших в состав системы уже на начальном этапе, внутренней динамики, потребностей своей собственной логики. Автономность интеллектуальной истории возникла не в XVII веке. Достаточно вспомнить, как двумя веками ранее томистская схоластика исключительно за счет внутренних сдвигов уступила место терминистскому номинализму XV века. Но тем не менее автономность интеллектуальной истории значительно усилилась благодаря великой революции второй четверти XVII века. Ее возросшая гибкость проявилась в том числе и в способности к более быстрой эволюции. Всего за полвека корпус классической эпохи (1630–1680) уступил место системе эпохи Просвещения, которая, в свою очередь, начала разрушаться в самых своих основаниях под напором логической строгости кантианского критицизма. Если говорить о хронологии в точном смысле слова, философия Просвещения сформировалась и сошла на нет менее чем за столетие. Сейчас важно, чтобы история восприняла, а исторический дискурс включил в себя внутреннюю связность и собственную динамику развития идей в рамках некоей идейной системы — будь то механистическая философия или философия Просвещения. Именно это мы постараемся осуществить.

Конечно, это небезопасно. Если не принять мер предосторожности, европейская цивилизация эпохи Просвещения рискует на уровне изощренной игры идей, истории литературы, истории философии, истории науки раствориться в системе эпохи классицизма номер два. Ограничиться этим значило бы предать плодотворную сложность подлинного XVIII века, века всех людей. Система «эндогенного» объяснения, игнорирующая людей за работой и вещи, недостаточна, будь она даже столь совершенна, как у Поля Азара, Куаре или Кассирера. Европа эпохи Просвещения — это больше и лучше, чем Европа эпохи классицизма номер два. Локк и Кондильяк выразили лишь часть правды о своем времени. Да, окружающая обстановка решающим образом повлияла на образ мысли эпохи Просвещения. Но и идеи Просвещения в свою очередь повлияли на действительность.