Александр Мень - Русская религиозная философия

Таким образом, Георгий Федотов ставит перед народами вопрос, кто будет способен на свободу, а кто останется в рабстве.

24 декабря 1989 г.

Сегодня мы завершаем цикл лекций, очень важный для всех нас, потому что мы вступаем в ту полосу, когда многим предстоит впервые счастливое, радостное знакомство с великой, поистине великой русской религиозной философией конца прошлого века и нашего столетия. Почему мы завершаем этот цикл именем матери Марии? Она не была профессиональным философом. Это человек, который в нашей стране постепенно, незаметно стал приобретать известность уже приблизительно с пятидесятых годов; человек, о котором написаны стихи, эссе, исторические повествования и даже роман; создан фильм, конечно, очень процензурированный, но все‑таки что‑то от подлинной матери Марии в нем есть.

Эта женщина, героиня Сопротивления, мученица, поэт, художница — была философом, но именно в том, глубоком смысле слова, в каком подлинная философия понималась ее современниками, ее друзьями. Ее близким другом и единомышленником был Бердяев. Очень высоко ценил ее отец Сергий Булгаков. Она была лично связана с той плеядой, которую принято называть серебряным веком русского искусства, литературы, философии и богословия. Но не только личная связь, не только ее органическая включенность в этот удивительный, неповторимый, прекрасный поток духовной культуры побуждает нас сегодня говорить о ней в рамках нашего цикла, но и потому, что она была философом действия — не отвлеченным умозрительным созерцателем, не человеком, который хотел спрятаться в башне из слоновой кости, не человеком, который как бы был гостем на земле, равнодушным, устремленным только в какие‑то сферы метафизических спекуляций. Под влиянием идей Владимира Соловьева, Булгакова, Бердяева и др. у нее сложилось определенное видение мира и истории. И это стало у нее не «надстройкой», как у нас в «лучшие годы» говорили, а стало стержнем ее жизни, и она все это реализовала — каждый день, в тяжелой борьбе, в крестоносном служении вплоть до мученической смерти.

Елизавета Юрьевна Кузьмина–Караваева (ее девичья фамилия Пиленко) родилась в 1891 г. в Риге. Юность ее прошла близ Анапы. Она родилась в высокоинтеллигентной семье с интересным прошлым. Один из далеких предков ее, Конне, был последним комендантом Бастилии; впоследствии он участвовал в наполеоновском походе, попал в плен и остался в России — это из семейных анналов будущей матери Марии. Ее отец был ученым — агрономом, садоводом, впоследствии, уже после ее рождения, стал директором известного всем вам Никитского ботанического сада. Поселок, где они жили, назывался по фамилии отца — Пиленко, а потом стал называться по его имени — Юровка. Сейчас я хочу нарисовать вам ее общий портрет.

Она была первой женщиной–вольнослушательницей Петербургской духовной академии. Но корни ее не в церковности, потому что ее мать, намного ее пережившая, не была тесно связана с традиционной церковностью. Старый мир для будущей матери Марии олицетворялся Константином Петровичем Победоносцевым — всесильным в конце прошлого — начале нашего века обер–прокурором Святейшего Синода. Это был человек глубокий, многогранный, сложный, противоречивый, воинствующий консерватор, но в то же время открытый ко многим течениям. Он был издателем и переводчиком католической книги «О подражании Христу» Фомы Кемпийского, хотя его политика по отношению к вероисповеданиям была очень жесткой. Маленькая Лиза любила его, и весь старый мир для нее был связан с образом старика Победоносцева.

Те из вас, кто читал «Петербург» Андрея Белого, должны знать, что главный герой, сенатор Облеухов, в какой‑то степени списан с Победоносцева. Его холодное, надменное лицо вы можете видеть на известной картине Репина «Заседание Государственного Совета». Так вот, для нее он был не холодным, а теплым, он играл с ней, он приносил ей сладости, а такие вещи западают в душу на всю жизнь. Старый мир не был для нее слишком страшным. Но в 1907 г. умирает Победоносцев, девочка оказывается под двумя влияниями. С одной стороны, это эстетствующая молодежь, те, кого называли тогда декадентами. Сегодня мы оглядываемся на «серебряный век» с восхищением, некоторые с восторгом, вполне заслуженным. Листая страницы «Золотого руна», «Весов», «Трудов и дней», «Мусагета» и других изданий начала века, невозможно не ощутить могучего очарования интеллектуальной, художественной среды того времени. Но было там, конечно, много и сомнительного, спорного, нравственно неустойчивого, было много декадентского в прямом смысле слова. А с другой стороны — влияние тех, кто страдал за народ. Народ был божеством интеллигенции конца XIX — начала XX века. Под народом понималась часто не мыслящая часть общества, не наиболее активная его часть, а именно крестьянство, часто неведомое для интеллигенции, плохо изученное. Отсюда «хождение в народ», отсюда готовность пострадать за него. Все это шло из минувших поколений, расцвело вовсю в 60–е годы XIX в., и Елизавета Юрьевна восприняла и то, и другое.

В юные годы она встретилась с Блоком. Конечно, он был кумиром всей тогдашней молодежи. Когда ей было лет пятнадцать, в нее был влюблен Николай Гумилев. Вся эта среда каким‑то образом воздействовала на нее, но уже тогда она была особенной девочкой, особенной девушкой, особенным человеком.

Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева и Александр Александрович Блок

Вот образ ее, начертанный тогда Блоком:

Поэт относился к этой странной девушке, как вы чувствуете в этих стихах, по–особому. Казалось, она в расцвете сил — энергичная, остроумная, веселая, — и одновременно что‑то тяжкое лежало на ее сердце. Это было страдание за мир. У нее всегда было острое ощущение чужого страдания, и вот оно‑то впоследствии и привело ее к революционерам: она стала членом партии социалистов–революционеров. Был даже случай, когда ей поручили террористический акт, но она почувствовала, по–видимому, что это для нее невозможно.