Александр Мень - Русская религиозная философия

С самого начала монашество для нее было не уходом в келью, за стену, не уходом из мира, а стремлением послужить миру вдвойне. Все то, что было когда‑то для себя, одно за другим уходило из ее жизни. Она читала лекции, она ездила к бедным, она ходила за больными, и когда она стала монахиней, вся ее деятельность сосредоточилась на помощи нуждающимся. Мать Мария создает приюты для девушек, для нищих, создает дешевые столовые. Нам трудно это сейчас представить, но это были тридцатые годы, и эмигранты были действительно нищими. Уже с утра она в своем апостольнике ходила по рынку, собирала остатки капустных листьев и иногда сама подолгу, по многим дням, готовила для всей этой братии.

Мать Мария была многосторонний человек, все умела, у нее были золотые руки — она и стряпала, и вышивала. Она делала для церкви красивое вышивание, это была ее последняя работа в жизни — перед смертью в концлагере она вышивала икону, которую не успела закончить. Писала, печаталась. Я специально не говорю о ее поэзии, целиком философской, часто это поэзия Иова.

Итак, ее основная концепция о том, что христианин — это человек, воплощающий в себе Христа, что человек должен себя отдать целиком, — это не декламация. Когда она приняла пострижение с именем Марии, она сказала: «Ну, теперь время для декламации кончилось». Интересно, что когда в революционные годы речь шла о том, что она пожертвовала свое имение под Анапой народу и ее спрашивали в суде: «Почему вы это сделали?» — Она сказала: «Это красивый жест». Не осталось теперь времени для красивых жестов, а только труд, непрерывный труд. И с каким весельем, с какой энергией, с каким остроумием и с отсутствием ханжества она все это совершала! Она могла идти и к проституткам, и к нищим, и к людям презираемым. Для нее не было чужих. Вот почему и стихи, и те философские работы, которые она публиковала в различных эмигрантских журналах, — это не было теоретизирование, это не была заумная, заоблачная философия, а это был кристаллизовавшийся опыт души самоотверженного человека.

Надо сказать честно, что многие православные люди смотрели на нее с недоверием, с насмешкой. Мне рассказывали некоторые бывшие эмигранты, что ее считали сумасшедшей, чудачкой, обвиняли в том, что она позорит монашескую одежду тем, что идет к таким вот людям, что она общается с сомнительными и отверженными. Например, был такой случай: какая‑то девочка попросила дать примерить ее монашескую одежду, она со смехом дала ей и они обе были довольны. Но все говорили: как она может! Ханжи ее не переваривали.

Ее благотворительное учреждение сначала находилось на одной парижской вилле, потом на улице Лурмель, 77 был основан Центр духовной и материальной помощи. Характерно, что она всегда старалась помочь людям и духовно, и материально. Один из наших остроумцев говорил, что иной христианин всегда готов, когда у него попросят хлеба, дать Священное Писание. У нее никогда этого не было. Когда человек просил хлеба, она давала хлеб — как могла, разуме–ется, не располагая никакими средствами: она все добывала своим тяжелым трудом.

При Центре была церковь, и там служил ученый монах отец Киприан Керн, суровый сторонник строгих традиционных правил, и он был в ужасе от того, что творила эта женщина. Им было необыкновенно тяжело вместе. Он считал, что монашество есть уход от мира с полным разрывом между прежней и нынешней жизнью. Она считала, что есть другой вид монашества. Она не отрицала традиционного аскетического монашества. Но, побывав в Прибалтике, посмотрев на тамошние женские монастыри, она сказала (я примерно передаю смысл ее слов): они отказались от семьи и уюта, но у них так уютно; они свили себе гнездо, эти монахини, чудесное, мирное, прекрасное гнездо. Пусть там без мужа и детей, но все равно гнездо. Она признает, что в этом есть свой смысл. Девочки молятся в этих монастырях, сохраняют старые традиции, трудятся, чтобы прокормить себя. Все это прекрасно. Но должно быть и что‑то иное. И тогда она пишет парадоксальную работу, которая и называлась вызывающе: «Оправдание фарисейства».

Что она имела в виду? Она показала, что в каждую историческую эпоху должны быть люди, которые творчески бессильны, но на которых возложена задача сохранять традицию в консервированном виде. Потом все это разрывается, и движение идет дальше. Такими людьми были древние фарисеи. Мы в нашей современной фразеологии обычно привыкли отождествлять фарисея с лицемером, ханжой и т. д. Но в истории фарисеи были людьми благочестивыми, они были традиционалистами — их задача была сохранить традиции. Но часто такие охранительные тенденции ведут к трагическому противостоянию всему новому. Это ведь и привело к тому, что фарисеи восстали против проповеди Иисуса Христа. Против проповеди! — еще до того, как они могли Его упрекнуть в том, что Он провозгласил Себя Мессией. Тем более что Он никогда не делал этого открыто. Они почувствовали в Его словах веяние нового ветра и говорили: пусть все останется как есть.

В любую эпоху, в любой стране (впрочем, и в любой религии) есть, — говорит мать Мария, — такой элемент–охранитель. Можно ли считать его только негативным? Нет. В истории «фарисейство» (так она это условно называет) играет свою роль: оно сохраняет то, что было добыто духовным творчеством в предыдущее время, чтобы передать это следующим поколениям. В этом заслуга, но в этом и трагедия фарисейства. Вы сами легко понимаете, что когда она употребляла слово «фарисейство», она скрыто полемизировала с теми православными традиционалистами, которые осуждали ее открытое понимание христианства.

Но в скором времени все стало легче, потому что вместо отца Киприана Керна (кстати, это был родственник пушкинской Анны Керн, ученый, писатель, автор целого ряда замечательных исследований) пришел отец Дмитрий Клепинин, молодой священник, 1904 г. рождения, сын архитектора, брат погибшего у нас в 1939 г. историка Клепинина, тоже молодого, который, живя в эмиграции, потом решил приехать в Советский Союз, чтобы как‑то наладить мосты между эмигрантами и советской Россией. Приехал в 1937 г. (не самое удачное время) и погиб через два года. Он автор книги про Александра Невского, которая скоро должна у нас выйти.

Отец Дмитрий Клепинин был человеком глубокой веры, необыкновенно нежного сердца, твердых убеждений, всецело разделявший воззрения матери Марии. Он содействовал ее работе в «Православном деле», ее бесконечной заботе о страдающих, он стал ее незаменимым помощником, духовным руководителем и сомучеником, ибо погиб в том же месте, где и она, то есть в немецком концлагере Равенсбрюк [31] Отец Дмитрий Клепинин погиб в концлагере Дора близ Бухенвальда. — Прим. редактора. . Сегодня здесь по удивительному стечению обстоятельств (нам так повезло) присутствует Антон Аржаковский, родной внук отца Дмитрия Клепинина. Я думаю, что в конце нашей беседы он, может быть, что‑нибудь расскажет о своем дедушке.