Иван Полуянов - Деревенские святцы

Форму обвершья избы определяла стропиловка или ее отсутствие. Древнейшая конструкция без стропил — самцовая. Бревна передней и задней стен, укорачиваясь, создавали треугольный фронтон. Ладились кровли также на столбах. С конца XIX века при строительстве северных изб применялась исключительно стропиловка. Поверх стропил настилались слеги (прочные жерди) в качестве обрешетки для тесин. В последний венец врубались курицы — комлевые части елок. На них покоились бревна с выдолбленными в них желобами, способные удерживать тес от сползания и служить стоком воды в дождь, при таянии снега. Крышу пригнетал князек — охлупень, подчас с символической, вытесанной топором головой коня.

Дома рубились четырех — и пятистенные, реже шестистенки и так называемые крестовки, в плане представляющие собой крест. Крестовые хоромы — это не менее четырех жилых строений с капитальными стенами. Изба-крестовка о два этажа вмещала семейное гнездо: на работу выходило лишь взрослых человек 20–25.

Печи были из сырой глины, разве что на своды и «чело» употреблялся покупной кирпич.

С печью соседствовал дощатый голбец, по ступенькам его забирались на лежанку-голбец. Он ограждал ход под пол. Таким образом, печь, обогревавшая избу, поддерживала в подполье температуру, приемлемую для хранения овощей, яиц, молока. К голбцу примыкали полати, настил от печи до противоположной стены, своеобразные антресоли, чье назначение вряд ли нуждается в объяснениях.

Центральное место избы, конечно, печь, «домашнее солнышко». Занедужилось, она поправит. А сны-то какие снились, спалось-то сладко, когда, набегавшись на воле, угреешься на ее теплой спине!

Долго жилье отапливалось по-черному, дымоход заменял проруб в стене — волоковое окно. Духота, копоть, грязь…

Не странно разве, что за курную горницу веками цеплялись мужики?

Наверное, стоит пояснить, чем изба черная превосходила белую. Для обогрева черной уходило меньше дров, она постоянно дезинфицировалась. Строению, не знавшему сырости, жуков-древоточцев, прокапчиваемому дегтярным чадом, сносу не было. Вдоль лавок по стенам шел воронец, довольно широкая полка. Дым ею отсекался, ниже воронца дерево сохраняло первозданный цвет. Наконец, избы мыли, включая стены, потолок, — северянок не учи чистоте.

Курные хоромы в заповеднике деревянного зодчества Малые Карелы, что под Архангельском, внутри смотрятся вполне пристойно, ничего, что им за полтораста лет. А уж со стороны… Что вы, в таких домах и жить былинам, сказкам, тут и справлять звонкие колядки с ряжеными, шуметь свадьбам — гостями вся родня, весь мир честной, деревенский!

Почему же оказались лишними в родной стороне деревянные дива под кровлями двускатными, ставенки в росписи цветной, балконы в резьбе, ворота с вереями точеными? Свезены под бок к городу, зевакам на погляденье, тогда как им бы красоваться среди хлебных нив, над светлыми водами рек и пестовать крестьянский корень!

17 января — Феклист.

Скрип-скрип валенки по снегу, по свежей пороше. В Березовую Слободку? На Серкино? Скрип-скрип — к бабушке-задворенке. Она раскинет карты, всю правду в руку положит! Или к деду — баюну — горазд сны толковать, и более шкалика казенной горькой душа не берет, на Уфтюге знают простоту — бескорыстника!

С сумерек толкутся подростки: трещотки верещат, бухают колотушки в заслонки. Там взрывы хохота. Святки — праздник, который деревня устраивала сама и для себя. Молвой славились озорные проделки, кто отличился из славильщиков и ряженых людям к веселью; неумехи высмеивать, кому ни спеть, ни сплясать. Одного, кажись, в Коробицыне, вытолкали на круг, растерялся, затопал с девчоночьей припевкой:

Ну стыд, ну срам! Не парень — дикое распетушье!

Все-таки к завершению святок первое место держали гаданья. В собственную бы судьбу заглянуть, предавались им многие, от старых до малых. Тайком в одиночку и шумным сборищем, дома и ополночь на дальних росстанях дорог, при лучине, при свечах и в потемках бань и овинов.

Вижу мою деревеньку, ее березы, на дедушкином поле, Олешечкиной дерюге, вековые, в снегу, в искручем инее сосны, и слышу голос бабушки, плетущий вязь то ли сказки, то ли стародавней были.

Замечу, что тяготы минувшей войны понудили деревню вспомнить лучину, огонь добывать кресалом. Возродился обычай сумерничать. Читали вслух письма с фронта, обсуждали новости, сводки Совинформбюро. И гадали, гадали.

Ребятишки ночью украдкой ставили на току гумен поленья: упадет к утру — не придет с войны отец или старший брат.

Падали поленья: ветер уронит, сова заденет крылом, столкнет приковылявший из лесу заяц. Падали, падали поленья! Из моей маленькой деревеньки на фронт ушли трое, жив я вернулся один…

Знатоки примерялись к осадкам:

«В январе иней — в августе хлеб».

«Снег глубок — хлеб хорош».

«Снег наземь, что для урожая назем (навоз)».

Словом, «снег — крестьянское богатство», «мужику серебра дороже».

18 января — второй сочельник, голодная кутья, крещенский вечер.

Во чисто поле снег копать ходили хоть ветхие деды, хоть женки-молодицы. Снег второго-то сочельника целебный: подмешивай в корм — не зябок скот станет; сыпли курам — будут яйценоски. Снеговая же баня красоты прибавляет, хворь из тела гонит.

Кутья «голодная» по причине суточного поста перед Крещением Господним.

Святки, понятно, к концу, и с ними страшные вечера, когда нечисть кудесит. Крест, однако, наипаче крепок — выводили его мелом над дверями, сколько их под крышей есть.

19 января — Святое Богоявление, Крещение Господне.

В устных календарях — водокрещи, иордань.

Изустное сказание излагало событие, основу этого православного праздника, с наивной простотой. Землею и водой ходила, мол, Госпожа Пречистая с Сыном на руках. Путем-дорогой встретился Иван Креститель, обратилась к нему Божья Мати: «Ну-ка, Иван, кум мой, пойдем мы на воду Ердана, окрестим Христа, моего Сына». Как стал Иван крестника своего крестити — Ердан всколыбался, лес на траву попадал, небо начетверо разломилось! Успокоила Пречистая: «А не бойся, Иван, кум мой, вода ума не теряла, вода, кум мой, забрала себе силу, от Христа освятилася; лес — Христу поклонился; Небо ангелы отворили — поглядеть им, как Христа мы крестили!»

Повсюду в Богоявление проделывались проруби — «ердани», многолюдны были крестные ходы, церемонии водосвятия.

В средневековой Москве торжество совмещало шествие священнослужителей со смотром воинских сил. На берегах, на льду Москвы-реки скапливалась тьма народу.

Гром литавр, барабанов. Ряды пушек вдоль красной стены Кремля, тяжелый бархат знамен.