Вера Шервашидзе - Западноевропейская литература ХХ века: учебное пособие

В эссеистике 30-х годов – «Изнанка и лицо», «Бракосочетания» (1939) – складываются опорные в мировосприятии писателя философско-эстетические категории: концепция жизни как вечного чередования полярных противоположностей – «горечи изнанки» и «сладости лица»; «дионисийский пессимизм» Ницше, прославляющий состояние отрешенного созерцания и полного растворения в чувственных ощущениях; концепция «средиземноморского мифа», в котором оформляется протест «дионисийского человека» против хаоса истории и трагизма существования. Принцип полярности обусловил соответствующую концепцию сборников, призванную показать, как из самой «горечи изнанки» рождается радость бытия.

В основу заглавия первого сборника – «Изнанка и лицо» – положен парадокс Киркегора: «Там, где находится изнанка, находится также и лицо. Следовательно, с одной стороны – лицо, с другой – изнанка. Но определить, с какой стороны лицо, а с какой изнанка, невозможно». Этот парадокс призван подчеркнуть хрупкое равновесие между «сладостью лица» и «горечью изнанки», стремление принять жизнь, несмотря на ее жестокость и трагизм. «Мир прекрасен, и вне его нет спасения!» – писал А. Камю.

В названии второго сборника, «Бракосочетания», усеченная цитата из евангельской притчи: «Брачный пир готов, а званые не были достойны, так пойдите на распутье и всех, кого найдете, зовите на брачный пир».

Стержнем основной философской структуры «Бракосочетаний» является концепция «средиземноморского духа», или «сре-

диземноморского мифа». Создавая свою концепцию, Камю опирался на «дионисийский пессимизм» Ницше. Миф о Дионисе, эллинском боге опьянения и сладострастия, положенный в основу учения Ницше, призван отразить диалектику жизни – зачатия и смерти, созидания и разрушения. Терзаемый и страдающий Дионис рассматривался как олицетворение апофеоза ощущений опьянения, экстаза. Дионис у Ницше равнозначен жизни, а жизнь является болью и наслаждением. Однако культ Диониса не рассеивает трагизма человеческого существования. Наступает момент, когда объятия с миром ослабевают и вновь пробуждаются муки «несчастного сознания». «Дионисийский инстинкт, – писал Камю, – нас погружает в подлинное опьянение, приводит к забвению собственной индивидуальности». Дионис – бог зачатия и разрушения – проповедует языческое раскольничество, свободу от социально-нравственных условностей. Культ Диониса провозглашает родство человека и природных стихий – земли, света, моря и солнца.

Итак, страсть к жизни Камю навсегда отмечена «некой горечью под пламенем», обусловленной скоротечностью всего сущего. Камю созвучна по настроению романтическая тоска А. де Виньи о бренности жизни, близок его призыв «любить то, что не увидишь дважды». Именно эта любовь к ускользающему мгновению явилась для писателя проявлением любви к тому, что обречено умереть. Трагическое осознание «смерти и боли» является в эссеистике Камю своеобразным катализатором страсти к жизни.

Писатель считал, что только в странах Средиземноморья люди по-настоящему умеют радоваться отпущенным им мгновениям счастья. «Средиземноморский миф» Камю создает утопию счастья, которую он противопоставляет дисгармоничности бытия и хаосу истории. Взамен лживых, с точки зрения А. Камю, идеалов исторического прогресса, христианского мифа спасения, писатель присягает на верность всемогущему Пану, «этому рогатому Богу на фронтоне алтаря», олицетворяющему дух природы и языческую невинность.

В своей ранней эссеистике писатель стремился найти жизнеутверждающие начала, сохранить хрупкое равновесие между «горечью изнанки» и «сладостью лица». Поэтический лиризм Камю, провозглашающий «расцвет мысли, вдохновленной играми солнца и моря», составляет суть его «романтического» экзистенциализма и является диаметральной противоположностью умозрительной философии Ж.-П. Сартра.

Философия абсурда изложена А. Камю в его единственном философском произведении, написанном в жанре эссе, – «Миф о Сизифе» (1942). По своей жанровой специфике «Миф о Сизифе» приближается к «онтологической исповеди», обусловленной концепцией самовыражения. Провозглашение интуитивного, чувственно-конкретного восприятия жизни обусловливает яркую эмоциональность произведения, звучащего как лирическое откровение. «Я не философ и никогда не стремился им стать... Я говорю лишь о том, что пережил», – писал А. Камю.

Абсурд, определяемый писателем как «духовная болезнь XX столетия», возникает, в рамках его концепции, как результат «прозрения», выхода сознания из замкнутого круга повседневной текучки и «машинальной жизни». «Случается, что декорации рушатся. Пробуждение утром, трамвай, четыре часа в конторе или на заводе, обед, трамвай, четыре часа работы, ужин, сон – и так понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, все в том же ритме».

Это открытие усугубляется очевидностью смерти, делающей нелепыми и смешными все прогнозы на будущее. Будущее осмысляется как неизбежное приближение к смерти, а время уподобляется неумолимому Хроносу, пожирающему своих детей.

В такой перспективе будущее представляется иллюзией, надежда – очередным миражом, осознание своей конечности приводит к грустному выводу: «все дано, чтобы быть отобранным безжалостно». Для определения человеческого существования Камю использует метафору Паскаля: «Человеческая судьба – это существование осужденных на смерть узников, ежедневно видящих, как гибнут другие узники...»

Результатом «экзистенциального прозрения» становится восприятие мира как непроницаемой иррациональной стихии. В мире, лишенном иллюзий, человек ощущает себя посторонним. Это изгнание бесповоротно, так как оно лишено воспоминаний о потерянной родине или надежды на обретение жизни обетованной. Свою основную задачу Камю видит в преодолении пессимизма и в создании нравственных ориентиров в мире смыслоутраты: «...установить абсурдность жизни – это вовсе не конец, а только начало. Нас интересует не само по себе это открытие, а правила поведения из него извлекаемые».

Абсурд, считает писатель, не существует вне человеческого сознания. Это «истина, которая освещает дух в его поиске». Сущность абсурда подразумевает прежде всего бунт, в котором человек находит оправдание своей жизни: «величие человека в борьбе против того, что его подавляет». В понятии бунта содержится не только возмущение убогостью существования, но и страсть к жизни. «Нужно любить жизнь прежде, чем ее смысл... Да и когда любовь к жизни исчезает, никакой смысл нас не утешит». Страсть к жизни подразумевает равнодушие к будущему, отсутствие надежды и стремление исчерпать все земные возможности. Недаром эпиграфом к «Мифу о Сизифе» взято изречение Пиндара: «О моя душа, не стремись к бессмертию, но исчерпай все возможное на земле».