Илья Франк - Прыжок через быка

«Тут глаза гостя широко открылись, и он продолжал шептать, глядя на луну:

– Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!»

Сравните, у Анненского:

Сравните с покрывалом Офелии у Рембо.

Сравните с платьем и плащом Изиды у Апулея: «многоцветная, из тонкого виссона, то белизной сверкающая, то, как шафран, золотисто-желтая, то пылающая, как алая роза. Но что больше всего поразило мое зрение, так это черный плащ, отливавший темным блеском». И на изображении Изиды из гробницы Сети I вы видели зеленый плащ и красное (или светло-коричневое) платье.

Сравните с рекой у Рембо.

«На Тебя, Господи, уповаю» (лат.).

«Ноги мои»: «statuisti in loco spatioso pedes meos» – «поставил ноги мои на пространном месте».

Сравните с оледеневшим сердцем Кая из «Снежной королевы».

Перевод М. В. Лозинского.

Сравните у Елены Гуро: «В лесу – с каждым мигом ты леснее».

Например, у Шарля Бодлера:

Сравните это с ощущениями Стивена в отрывке из Джойса.

Чувство «вернулся домой» возникает при соприкосновении с «первоосновой жизни». Сравните в романе Новалиса «Генрих фон Офтердинген»:

«– Куда же мы идем?

– Всякий путь ведет домой».

Здесь имеется в виду баллада Фридриха Шиллера «Истукан Изиды», вот ее концовка (перевод М. П. Михалова):

Извините за назойливость, но море вы заметили?

Энтелехия – целенаправленность как движущая сила, некое активное, нематериальное жизненное начало, превращающее возможность в действительность.

«Страшный поиск» – вот и Гёте говорит об опасности этого пути.

Перевод Н. Холодковского.

Книга совершенно не научная, как, впрочем, большинство гуманитарных «исследований». Ненаучность – не беда, неприятна лишь претензия на научность. Помимо того что в книге есть, тем не менее, интересный фактический материал, она примечательна тем, что ее взяли на вооружение феминистки и образовали на ее почве свою мифологию – мифологию Великой Богини. Якобы было в доисторическое время всеобщее и повсеместное почитание Великой Богини-Матери, а потом пришли нехорошие воинственные индоевропейцы со своим агрессивным мужским богом и все поставили с ног на голову. Не понимают, дурочки, что Афродита мерещится как раз мужчинам! А женщинам, по идее, должен мерещиться Аполлон! Тогда что получается? Кто пришел и все испортил? (Шутка).

В романе Г. Мелвилла «Моби Дик» есть знаменитая глава «О белизне кита» – как раз обо всем об этом, подробно.

У Мандельштама не только вода, но и снег может быть «первоосновой жизни». Например: «И снег хрустит в глазах, как чистый хлеб, безгрешен». А также:

На изображении Астарты (богини любви и плодородия, но при этом и богини сражений) вы видели черепа под ее ногами.

Мы уже заметили это в отрывке из повести Льва Толстого «Казаки».

Менады («безумствующие») – спутницы и почитательницы Диониса.

Уоллес в рассказе Герберта Уэллса: «Таким образом, в один миг он очутился в саду…»

Что-то от Артемиды, как ни удивительно, есть и у пушкинской Татьяны из «Евгения Онегина»:

По более ранней версии, Актеон был растерзан псами из-за того, что осмелился утверждать, будто он искуснее Артемиды в охоте.

Супчик явно галлюциногенный.

В романе Пушкина «Евгений Онегин»:

Сравните в «Сказке о царе Салтане»:

О зеркале в его отношении к Изиде мы уже говорили и еще будем говорить.

То есть сделав невидимым, несуществующим.

Пифос – большой глиняный сосуд яйцевидной формы, употреблявшийся в Древней Греции для хранения зерна, вина и т. п.

В романе «Моби Дик»: «Желтовато-белый “ Пекод ” (китобойное судно. – И. Ф.) был превращен в бойню, и каждый моряк стал мясником. Со стороны бы показалось, что мы приносим десять тысяч откормленных быков в жертву морским богам».

В романе Мелвилла Измаил в определенный момент переживает нечто подобное, некую перевернутость:

«В ту самую ночь приключилась со мной одна очень странная (и по сей день необъяснимая) вещь. Очнувшись от короткого сна, я испытал мучительное ощущение чего-то непоправимого. Румпель из китовой челюсти, на который я опирался, ударил меня в бок; в ушах у меня раздался глухой гул парусов, заполоскавшихся на ветру; глаза мои вроде были открыты; к тому же со сна я стал пальцами бессознательно растягивать веки. И все-таки, что бы я ни делал, компаса, по которому я должен был держать курс, передо мной не было; а ведь всего только минуту назад я, кажется, разглядывал картушку при ровном свете нактоузного фонаря. Но теперь передо мной вдруг не стало ничего, кроме непроглядной тьмы, чуть бледнеющей по временам от красных вспышек. И над всем этим в душе моей возобладало какое-то властное ощущение, будто быстро летящий этот предмет, на котором я стою, чем бы он в действительности ни был, бежал не к дальним гаваням впереди, а уходил прочь от всех гаваней позади себя. Тяжелое смятенное чувство, подобное чувству смерти, охватило меня. Руки мои судорожно уцепились за румпель, и при этом мне почудилось, будто он каким-то чародейским способом перевернут задом наперед.