Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Открытие на брегах Невы собственной Академии наук составляло любимую мечту Петра Великого, ее торжественное открытие стало одним из ярких эпизодов царствования Екатерины I – что же касалось успехов, достигнутых трудами ее членов в эпоху Елизаветы Петровны, то они были впечатляющими. «С первых дней Академии с нею так или иначе были связаны все важнейшие начинания в научной жизни страны…» – справедливо подчеркивал петербургский историк Г.С.Лебедев. Распространенное описание деятельности «петербургских академиков» увело бы нас слишком далеко от основного русла повествования. Достаточно будет отметить тот факт, что петербургская Академия наук в течение всего первого века своего существования была вотчиной немецких ученых, от первого своего президента, лейб-медика Петра I, Лаврентия Лаврентьевича (Лоренца) Блюментроста и его деятельных преемников, от Германа Карла фон Кейзерлинга и Иоганна Альбрехта фон Корфа – до снискавшего мировую известность математика Леонарда Эйлера.

«Петербургские академики» составляли собой профессиональную корпорацию, члены которой получили солидную подготовку в европейских, чаще всего немецких, университетах, читали свои доклады коллегам и печатали их почти исключительно на немецком или латинском языке, и сохраняли многообразные связи с немецким ученым миром на всю жизнь. Достаточно упомянуть о том, что Петр I еще только успел сделать пометки на проекте устава Академии наук и наложить на него утверждающую резолюцию – а члены этой, пока еще не открытой, Академии в том же, 1724 году, уже переслали проект на предмет публикации на немецком языке, в лейпцигской «Гелерте Цайтунг», что и было безотлагательно сделано (в извлечениях, не вполне, впрочем, наших профессоров удовлетворивших). Каждый из академиков был сильным профессионалом в своей области, однако обязан был разбираться в других науках, иной раз совсем не смежных – так, что участие математика Эйлера в экспертизе географических трудов, возглавление математиком Бернулли кафедры физиологии, составление профессором химии Ломоносовым курса древней российской истории, или же собирание и издание ботаником и зоологом Палласом образцов лексики 272 языков России и мира было делом никого не удивлявшим, вполне даже повседневным для любого профессора Академии наук.

«Также долженствовала оная воспитывать способнейших из Российских уроженцев, дабы оных во всех частях учителями употреблять можно было», – отметил И.Г.Георги, рассказывая об основных задачах, стоявших перед петербургской Академией наук со времени ее основания. Если мы добавим к сказанному, что пользовавшаяся постоянным вниманием читающей публики газета, издававшаяся в Петербурге с 1728 года на немецком языке (и бывшая, кстати, второй по времени газетой, появившейся в России) – мы говорим, разумеется, о знаменитой «St.-Petersburgische Zeitung» – до середины XIX столетия издавалась исключительно трудами «петербургских академиков», то сможем оценить всю степень занятости рядового профессора Академии. Полное же представление о ней нам могла бы дать лишь история принципиальных дискуссий и столкновений по второстепенным вопросам, которыми изобиловала деятельность петербургской Kayserlichen Academie der Wissenschaften. Среди этих «академических баталий» была одна знаменитая, затронувшая тему, с тех пор неизменно находившуюся в фокусе внимания как профессиональных историков, так и широкой общественности. Мы, говорим, разумеется, о дискуссии сторонников и противников так называемой «норманской теории», потрясшей стены Академии в елизаветинскую эпоху.

Внешне канва событий была достаточно простой. Весной 1749 года, руководство Академического собрания (Конференции) поручило профессору Федору Ивановичу Миллеру подготовить к осеннему заседанию речь на тему «О начале народа и имени российского». Приступив к разработке своей темы, почтенный историк, в согласии с известным рассказом нашей Начальной летописи, обратился ко временам призвания на Русь варягов – и отнес таковых к скандинавам. При этом он, в частности, сослался и на статью, напечатанную на латинском языке, под титулом «De Varagis» («О Варягах»), в IV томе Комментариев петербургской Академии наук, одним из своих ученых коллег – умершим за десять лет до того Готлибом Зигфридом Байером. Надо ли говорить, что ничего нового Миллер коллегам открывать не собирался, хотя перестановка акцентов и переоценка источников – вещь для историка всегда интересная. Как бы то ни было, к концу лета текст речи был представлен на предварительное обсуждение коллег. Обсуждение прошло довольно спокойно, решено было внести несколько поправок и направить текст речи в печать. «Отношение Ломоносова к подготовленной Миллером речи резко изменилось после того, как Шумахер обратил внимание на возможное отрицательное отношение к ней будущих слушателей. Ломоносов, давно враждовавший с Миллером, сразу же кинулся в бой. Он возглавил группу академиков и адъюнктов (Н.И.Попов, С.П.Крашенинников, И.Фишер и Ф.Г.Штрубе-де-Пирмонт), которые критиковали речь Миллера с патриотических, гражданских позиций, считая, что истина в таком случае должна отойти на второй план. Дискуссия продолжалась в течение 1749–1750 гг. и заняла 29 занятий Академической конференции», – заметил современный исследователь Э.П.Карпеев.

По причине дискуссии, деятельность Академической конференции с осени 1749 года по весну 1750-го оказалась практически парализованной. Непосредственным ее результатом явилось оформление двух партий – «немецкой» и «русской», вступивших в борьбу за первенство в Академии наук в целом. К чести ее руководства – и против подсознательного ожидания современного российского интеллигента, которому доводилось читать о прошедшей у нас в сталинские годы кампании по «борьбе с преклонением перед иностранщиной», а то и встречаться с ее участниками или жертвами – никаких серьезных оргвыводов, помимо таких частных эпизодов, как временное запрещение на распространение уже напечатанной речи Миллера, академическими властями, тем более государственными органами, сделано не было. Сразу же после завершения активного этапа дискуссии, М.В.Ломоносов принялся за углубленное изучение наличных источников, и к концу пятидесятых годов XVIII столетия выпустил в свет свою «Древнюю российскую историю». В ней – прежде всего в главе 8 первой части, которая так и была озаглавлена «О варягах-россах» – ученый развернул собранные им аргументы в защиту того положения, что Рюрик с варяжской дружиной пришли с территории древней Пруссии, а древние пруссы и россы были одним народом. Таким образом, получалось, что началом своей государственности русский народ был обязан исключительно своим собственным силам.