Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Теперь мы можем точнее понять, в чем состоял замысел Сталина – поскольку в том, что он дал санкцию на развертывание «ленинградского дела», не приходится сомневаться. Прежде всего, следовало развенчать авторитет, приобретенный руководителями города в годы блокады и принизить законную гордость всех ленинградцев. Далее, требовалось устранить из источников, а желательно и из памяти ленинградцев, просчеты, допущенные Верховным Главнокомандованием, к числу последствий которых относилось, по всей видимости, и смыкание кольца окружения вокруг города осенью 1941 года. Образец того, в каком ключе следовало переписать историю, был у всех перед глазами. Знакомясь с событиями обороны Петрограда 1919 года, массовая читательская аудитория того времени узнавала, что «Сталин прибыл в Петроград, очистил город от заговорщиков, разоружил буржуазию, выгнал изменников из военных штабов, укрепил Балтийский военно-морской флот и авиацию». Общая характеристика действий этого богоподобного героя заключалась, естественно, тем, что тогда, титаническими «усилиями И.В.Сталина, Петроград был спасен». Наконец, оставалось представить политическую стратегию, проводившуюся руководством Советского Союза как до, так во время и после войны, как внутренне цельную и единственно верную. В этом контексте, блокада Ленинграда и страдания его жителей представали неприятным, однако второстепенным эпизодом, а подвиг его защитников – как предпосылка для первого из задуманных Сталиным «десяти ударов Красной Армии», решивших исход Великой Отечественной войны.

Таким образом, было бы ошибкой рассматривать «ленинградское дело» как рутинную, локальную чистку, ограниченную к тому же группой высших и средних руководителей, входивших в состав ждановской группировки. Уничтожив наиболее авторитетных деятелей, закрыв путь к служебному продвижению целому ряду их подчиненных или единомышленников и запугав остальных, Сталин пресек становление нового психологического типа, сформировавшегося в годы блокады Ленинграда и не допустил воплощения в жизнь его идеалов. Приходится с сожалением констатировать, что этот удар став смертельным для «метафизики Ленинграда» – но, по всей видимости, не Петербурга.

С переходом от тоталитарной идеологии к постепенно смягчавшейся «деспотии номенклатуры», кое-что удалось восстановить, а многое – возвести заново. Так, в 1957 году был открыт Музей истории Ленинграда, часть экспозиции которого была посвящена событиям блокады. В том же году, знаменитая сине-белая надпись вернулась на стену дома 14 по Невскому проспекту, снова напоминая, что было время, когда из-за артобстрела эта его сторона была наиболее опасна для прохода. В 1960 году был открыт «траурно-триумфальный» ансамбль Пискаревского мемориального кладбища; за ним последовали и другие мемориальные комплексы. Ленинградская интеллигенция приняла вполне достойное участие в демократических преобразованиях «хрущевского десятилетия» – но не стала ни их инициатором, ни движущим центром. Кабинеты партийных и советских органов, вузовских кафедр (в особенности связанных с преподаванием общественных наук) и творческих союзов в большинстве своем занимали лица, пришедшие в них на волне «ленинградского дела», либо же получившие тогда урок на всю жизнь. Поддержание «ленинградского духа» становилось все более частным делом – и, как следствие, в жизни города стали неотвратимо нарастать черты провинциальности. С таким багажом наш корабль и вошел в шторма перестройка.

Петербургские немцы составляли заметную часть населения столицы. К началу XX века, их число превышало 50 тысяч человек, что составляло примерно 3,5 процента жителей Петербурга. Через десять лет, численность немцев снизилась на 3 тысячи человек, что, в связи с общим ростом населения столицы, сократило их долю до уровня приблизительно 2,5 процентов. Большинство исследователей указывает на сплоченность, издавна относившуюся к числу доминант коллективной психологии немецкого населения Петербурга. К обширной благотворительной и просветительной деятельности, традиционно осуществлявшейся на базе религиозных, по преимуществу лютеранских общин, начиная со второй половины XIX столетия добавились ассоциации иностранных подданных. В этот период они составляли примерно четвертую часть в общем числе петербургских немцев. Несколько позже стали образовываться объединения, поставившие во главу угла не гражданство, но общее ощущение принадлежности к миру германской культуры («Deutschtum»). Крупнейшим из них стал основанный в 1906 году «Санкт-Петербургский Образовательный и благотворительный союз» («St.-Petersburger Bildungs– und Hilfsverein»). С самого начала основатели Союза подчеркивали свою принадлежность российской цивилизации и стремление служить благу России.

С разрешением деятельности в России политических партий, предпринятым в соответствии с манифестом царя от 17 октября 1905 года, немцы приняли довольно активное участие в политической жизни и, в частности, в деятельности Государственной Думы. Известно, что в некоторых партиях – к примеру, в составе «партии октябристов», представлявшей в первую очередь интересы крупной промышленной и торговой буржуазии – были образованы «немецкие группы». На территории Прибалтийского края, где немецкое дворянство продолжало в силу так называемых «административных отличий» пользоваться значительными привилегиями, остзейскими немцами была образована Прибалтийская конституционная партия со штаб-квартирой в Риге. Несколько позже, под ее эгидой сформировались Конституционная партия в Эстляндии, Монархически-конституционная партия в Курляндии и другие немецкие политические объединения. Все они в основном придерживались «октябристского» направления.

Тенденция к русификации, характерная для правительственной политики начиная со времен Александра III, проводилась ничуть не более строго, чем, скажем, германизация подданных Германской империи, и встречалась российскими немцами с пониманием. Их образцовая преданность царю и отечеству, подтвержденная многочисленными примерами, стала почти аксиомой. В целом ряде случаев, патриотизм немцев даже превосходил русский, поскольку был глубоко осознанным. Немцы с гордостью напоминали, что либретто гордости русских патриотов – оперы М.С.Глинки «Жизнь за царя» с завершающим ее знаменитым хором «Славься» – было написано настоящим остзейским немцем, Егором Федоровичем Розеном (по рождению, собственно, ревельским бароном Георгом фон Розеном). До девятнадцати лет юный Георг не знал русского языка и объяснялся единственно по-немецки! Лишь поступив в Елизаветградский гусарский полк, он поставил себе задачу овладеть основным языком своей родины – и сделал это так хорошо, что стал недурным и весьма плодовитым русским поэтом. По мнению некоторых современников, стиль его изобиловал «смешными германизмами», однакоже А.С.Пушкин благожелательно относился к творчеству барона и даже ставил его в пример Кукольнику и Хомякову. Примеры патриотизма российских немцев легко умножить.