Николай Ссорин-Чайков - Топография счастья

Революционные торжества попадают в один ряд с чувашскими, татарскими или черкесскими праздниками, греческими и римскими церемониями, как будто контрастное соположение обычаев «народов-детей» позволяло подойти к чему-то фундаментальному. В густой поросли обрядов истоки любой религии — и очертания религии первичной, изначальной (Озуф 2003: 392).

Советские теоретики новой обрядности искали концептуальное основание для своих проектов в еще более древних безрелигиозных временах. Их золотой век — это деконтекстуализированная и почти полностью придуманная (т. е. основанная на спекулятивных реконструкциях) первобытная история — время, когда между людьми не существовало отношений эксплуатации и, соответственно, не было религии, социальная функция которой состоит в том, чтобы эти отношения прикрывать. У теоретиков обряда рождались разные идеи относительно изначальной функции ритуала. Одна из первых и самых влиятельных — «производственная». Согласно этой теории (подчеркну: не гипотезе), первым обрядом была охотничья пляска:

Эти пляски носили учебно-тренировочный характер и служили целям воспитания, сплочения, организации коллектива на основе познания действительности, наглядно отображенной и воспроизведенной в живой эмоциональной форме (Авдеев 1959: 54).

Как уже говорилось, в отличие от хобсбаумских изобретателей традиции наши революционные конструкторы подчеркивают творческую природу своих инициатив. Для «традиционалистов» важно утверждать (и подтверждать) то, что социальная преемственность ими строго блюдется, что они по природе своей не отличаются от своих предков, а обряды, совершаемые сейчас, суть те же, что производились в прошлом. Для сторонников же новой обрядности оказываются важны концепты новизны — нового человека и нового человечества, того молодого вина, которому не обойтись без новых мехов. Идеализированное далекое прошлое используется ими не для того, чтобы прямо уподобляться его обитателям, но в качестве источника образов изначального человека (и социума) — некоего Адама, еще не познавшего греха тирании или эксплуатации. Это воображенное знание природного состояния человека нужно создателям новой культуры для того, чтобы продемонстрировать научную обоснованность своих инициатив, их способность удовлетворять базовые эмоциональные потребности человека. И здесь возникает устойчивая аргументация, согласно которой человек способен через рациональную деятельность достигнуть счастья, что связывает утопические построения новых обрядов с идеалами идеологии Просвещения (см. об этом подробнее во вступлении к данному сборнику). Универсализм этих идеалов разделяли французские революционеры, что вполне естественно, но и советские созидатели обрядов тоже представляли себе перспективы культурного строительства в терминах торжества разума, ведущего человека к счастью. Ориентируясь на образ изначального «природного» человека как на исходную точку эволюции всей культуры (всех культур), и те и другие ставили себе в качестве основной пели возврат к этому идеальному состоянию (правда, уже на другом уровне, когда человеку будут доступны достижения прогресса). Зная естественного человека (желательно, во всем его разнообразии), можно было создать такую традицию, которая в своих морфологических и семантических аспектах была бы способна удовлетворить потребности всех людей. В советском случае это знание предполагало создание общей схемы обряда, который мог бы подойти для любого советского человека, независимо от его социального или этнического происхождения. Именно поэтому теоретики ритуала, обслуживавшие кампанию по внедрению новых обрядов, уверенно рассказывают истории об эпохе изначальной невинности, которая была утрачена и должна быть восстановлена.

Потребность разнообразить трудовые будни, красиво, в торжественной обстановке отмечать важнейшие поворотные моменты своей жизни возникла у людей в самые отдаленные времена. Элементы обрядности и праздников появились у наших предков еще на заре сознательного бытия. Позже язычество и особенно христианство и другие современные религии наложили свою цепкую длань на большинство народных обычаев, обрядов и праздников, преобразовали их, иногда при этом исказили и обезобразили, придали мистическую окраску, покрыли мишурой, обложили податями, приспособили в качестве рычагов духовного порабощения (Геродник 1964: 3–4) [358] Или еще яснее: «Как известно, обряды складывались веками. Они были связаны с важнейшими событиями жизни — вступлением в брак, рождением ребенка, сменой времен года и т. д., они пронизывали все стороны быта, влияли на мораль, вкусы, мироощущение людей. Все это не могло не привлечь внимания церковников. Стремлением человека отмечать важные события жизни воспользовалась церковь, которая все основные этапы в жизни человека — рождение, совершеннолетие, брак, смерть — облекла в форму религиозных ритуалов, тем самым подчиняя сознание и волю людей религиозному мировоззрению» (Руднев 1974: 8). .

Но ситуацию можно изменить, введя новые обряды. При этом:

Религиозные обряды нельзя просто отбросить, их нужно заменить, вытеснить красивыми гражданскими церемониями, запоминающимися на всю жизнь. И действовать нужно осторожно, вдумчиво, с любовью (Геродник: 12).

Новые «очищенные» от вредных религиозных искажений обряды должны, первое, помочь победить религию и, второе, удовлетворить изначальные базовые потребности человека в ритуале. Таким образом, советская обрядность призвана дать советскому человеку переживание настоящего земного счастья взамен иллюзорного религиозного ощущения:

Новые советские праздники, новые обряды, очищенные от мистики и отражающие какие-то значительные общественные идеи, являются сильнейшим противоядием против религии. Но их функции этим никак не ограничиваются. Они будут необходимы советским людям и впредь, когда религия отомрет окончательно. Без традиционной парадности и праздничности наша жизнь стала бы обыденной, выщелоченной, прозаически-серой (Геродник: 114).

Но важно в этом контексте помнить, что подобные теории были артикулированы как бы задним числом — когда борьба с религией, в том числе и с помощью новой обрядности, шла полным ходом, комсомольские свадьбы вытесняли венчание, торжественные регистрация новорожденных — крестины, а Дворцы счастья — церкви. Теоретики новой (и старой) обрядности в известной мере жили в своем собственном мире, и хотя некоторые их книги выходили тиражами в сотни тысяч экземпляров, людьми, которые делали конкретные шаги для создания новых традиций, они не принимались в расчет. Выполняя наказы центрального и местного партийного руководства, которые далеко не всегда имели форму документов, активисты деловито и технично сооружали те форматы, которые во многом дожили и до наших дней, в том числе и в форме современной свадьбы.