Антон Нестеров - Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Эффективность привлечения алхимической иконографии для интерпретации донновских текстов можно продемонстрировать, анализируя одно из поздних «теологических» стихотворений Донна, на первый взгляд, уже в силу самой своей тематики от алхимии далекое. Однако в донновском «Resurrection» – «Воскресении» – центральный образ стихотворения строится на уподоблении мертвого Христа, ждущего воскресения, золоту, спящему в земле:

Алхимический контекст данной метафоры был указан Э. Крэшо [554]и Стантоном Дж. Линденом, [555]однако исследователи проигнорировали ряд иных алхимических аллюзий, присутствующих в стихотворении.

Текст Донна начинается следующим образом:

Отталкиваясь от фонетической омонимии слов Sun – «Солнце» и Son – «Сын», Донн добивается удивительной суггестии смыслов. В Евангелии от Луки сказано, что когда Иисус испустил дух, «померкло солнце, и завеса в храме раздралась по средине» (Лк. 23, 45). Уподобив потемнение Солнца, поражение его света, ранам Христа, а сошествие Солнца за горизонт – пребыванию Христа в гробнице, Донн лишь «овеществил» каноническую метафору «Христос – Солнце жизни», – тем самым возвратив ей пронзительную новизну.

В алхимической иконографии весьма часто можно встретить изображение триумфального окончания «Великого делания» – получение Философского Камня – в образе Христа, встающего из гроба, – или же поднимающегося из гробницы сияющего Солнца. Нет никаких сомнений, что здесь алхимия лишь следует христианству, привлекая для изъяснения своих практик его образность: достаточно сравнить гравюру из «Rosarium philosophorum» с иконографией сюжета «Noli me tangere» («He тронь меня»), получившей свое название по словам Христа, сказанным Им Марии Магдалине, когда она первой увидела его после Воскресения.

Rosarium philosophorum. В издании: De Alchimia Opuscula complura veterum philosophorum.Frankfurt, 1550.

Однако в алхимических трактатах мы встречаемся также и с иным родом изображений, на которых присутствуют два солнца: черное, пораженное солнце, садящееся за горизонт, – и восходящее «солнце живое». Особый интерес – в силу их необычайной красоты – представляют для нас миниатюры XVI века, иллюстрирующие трактат Соломона Трисмозина «Splendor Solis», – ныне этот манускрипт хранится в Британском музее. На первой из них черное солнце погружается в воды озера. Мрачное светило символизирует пораженный аспект природы, чье «темное, пожирающее пламя» ведет все сущее к распаду и смерти. В анонимном теософско-алхимическом трактате XV века с псевдобогословским названием «Книга святой Троицы» говорится, что после грехопадения Адама основой природы человека стал «темный огонь солнца». На языке «оперативной» алхимии, больше озабоченной практическими, нежели духовными аспектами Великого Делания, «черная тень солнца» символизировала несовершенство природного золота, [556]которое должно быть очищено алхимиком и преображено в «золото философов».

Круг Мартина Шонгауэра. Noli те tangere. Створка т. н. Алтаря Доминиканцев.Ок. 1480. Музей Унтерлинден, Кальмар, Франция

Эмблема XLV «Sol et ejus umbra perficiunt opus» («Солнце и его тень завершают Работу») из Michael Maier. Atalanta Fugiens.Oppenheim, 1618

Воды озера на интересующей нас миниатюре олицетворяют Первоматерию, через растворение в которой только и возможно дальнейшее преображение. В некоторых случаях «черное солнце» алхимики именуют «подземным солнцем» или «адским светилом» – в этом качестве оно представлено на известной гравюре в алхимическом компендиуме Даниэля Стольция «Viridarium Chimicum» (1624).

Другая миниатюра из «Splendor Solis» изображает алое сияющее солнце, встающее над идиллическим пейзажем с городом и рекой на заднем плане. Оно символизирует предмет чаяний алхимика – lapis (ил. 59). В других трактатах аналогичная фаза Великого Делания изображается красным крылатым львом, возносящим солнце в своих лапах. Об этом льве у Никола Фламмеля сказано: «Он вырывает человека из долины скорби и дарует освобождение: освобождение от отчаянья бедности, от болезней, на крыльях своих, которые есть честь и слава, возносит он его прочь от этих стоячих вод египетских, имя которым – забота смертного о хлебе насущном».

Как мы видим, здесь алхимия разрабатывает уже свои собственные представления о мироздании, параллельные христианству, но вместе с тем весьма далекие от его канонической догматики. Однако при сопоставлении этих алхимических образов с интересующим нас фрагментом Донна проявляется их необычайное сходство. Более того, избегая вопроса о влиянии на Донна при создании стихотворения «Воскресение» конкретных алхимических трактатов, мы можем с большой долей уверенности сказать, что «прозрачная» алхимическая метафора в тексте, с которой мы начали анализ, появляется здесь именно потому, что она «поддержана» и спровоцирована алхимическими аллюзиями первой строфы. Заметим, что для Донна в принципе характерна разработка единой сквозной метафоры на протяжении всего стихотворения. Появление алхимической образности в религиозном стихотворении не должно нас удивлять. Более того – алхимические аллюзии встречаются у Донна значительно чаще в религиозных стихах и «Посланиях», ориентированных на вдумчивого и образованного читателя, чем в светских стихотворениях, составивших основу «Песен и сонетов», адресованных более массовой аудитории.