Елена Игнатова - Загадки Петербурга II. Город трех революций

Налетчики действовали быстро и с необычайной жестокостью, при грабежах убивали всех вплоть до младенцев, и город смирился с бандитским террором, как с необоримым злом. В 1924 году К. И. Чуковский записал в дневнике о своем визите в дом, среди жильцов которого была «целая колония налетчиков, которые известны всему дому именно в этом звании. Двое налетчиков сидели у ворот и грызли зубами грецкие орехи. Налетчикова бабушка сидела у открытого окна и смотрела, как тут же на панели гуляет налетчиково дитя. Из другого окна глядит налетчикова жена, лежит на подоконнике так, что в вырезе ее кофточки видны ее белые груди. Словом, идиллия полная. Говорят, что в шестом номере того же дома живет другая компания налетчиков. Те — с убийствами, а нижние — без». Состоятельные люди не надеялись на милицию, они в складчину нанимали в дома ночных дежурных или дежурили сами. В 1923 году в почтовых ящиках петроградских домов появились анонимные письма: «Друг! если не хочешь быть ограбленным ночью, повесь на своих дверях ясную записку: „граждане бандиты, не трудитесь сюда идти, ибо здесь живут такие же бандиты“. Записку прибей к дверям с вечера, а это письмо перепиши в трех нумерах и разошли по трем адресам». Совет был принят, и такие анонимные письма наводнили город. «Интересно, — замечал репортер „Красной газеты“, — что мудрому совету анонима последовали некоторые питерские ювелиры, заклеивая на ночь свою карточку на дверях „свидетельством“, что они — бандиты».

Бандитский террор стал обыденностью, сообщения об убийствах, снимки изуродованных тел, выставленные для опознания в витринах, жуткие подробности репортажей из зала суда словно притупили ужас. Люди уже не боялись вселяться в квартиры, в которых убили всех обитателей; в 1924 году журналист Э. Гард писал: «На Гончарной ул. в одной из квартир недавно перебили всю семью. И в домоуправление потянулись хвосты. — „У вас квартира освободилась?“ — „Там убийство было!“ — „Да, да! А ванна есть? А кухня светлая? А в какой комнате убивали? Гирей по голове? Пять человек? А полы паркетные?“ На обоях в спальне следы крови. — „Да, неприятно. Придется переклеивать или занавесить картиной можно. И как это они так… по обоям?“ И перевезут свои вещи: комод, двуспальную кровать, граммофон, кисейные занавески, бабушкин сундук».

Борьба с бандитизмом продолжалась не один год, налетчиков не щадили, ГПУ и милиция имели право расстреливать арестованных при вооруженных ограблениях на месте, без суда. Впрочем, если дело доходило до суда, приговор, как правило, был тот же — расстрел. Среди сотен расстрелянных были известные петроградские бандиты: Сашка-Седой, Пан-Валет, Ванька Советский, Ванька Чугун, Ленька Пантелеев. Примечательно, что в глазах многих горожан, особенно молодежи, бандиты были окружены романтическим ореолом борцов с буржуями. В этом была немалая «заслуга» литературы тех лет, героями которой зачастую были уголовники; в бесчисленных сочинениях на эту тему отчетливо проступала мысль, что уголовники — социально близкие. Недаром в Петрограде поговаривали, что Ленька Пантелеев, «нэпманов гроза», — из бывших матросов. Молодежь вдохновляли не герои Кронштадтского восстания, а матросы революции, воображение наделяло их зверские физиономии героическими чертами. Не случайно наряд городской шпаны явно подражал матросской форме: широкие брюки-клеш, куртки наподобие матросских бушлатов, фуражки-капитанки. Зимой шпана носила круглые шапки-финки, развязанные тесемки которых свисали как ленточки бескозырки. «Вечером они выходят. Шапка-финка надвинута до бровей, открытая волосатая грудь, как пудрой, присыпана снегом, в углу мокрых распущенных губ прилипла папироса» — так в 20-х годах писали уже не о матросах, а о питерских хулиганах.

Понятие «хулиганство» пришло в Россию из Европы в десятых годах ХХ века, и впервые это явление было отмечено в Петербурге. Отличие хулиганов от других преступников заключалось в том, что они совершали преступления не из корысти, не сгоряча или со зла, а бесцельно и бессмысленно. Возникновение хулиганства связано с большими городами, оно привилось сперва в Петербурге, потом в Москве и затем распространилось по всей России. Питерские хулиганы терроризировали горожан, они «бузили», «барахлили», устраивали побоища «стенка на стенку». В 1923 году «Красная газета» сообщала, что «на набережной Невы, против фабрики б. „Торнтон“, местные хулиганы устроили грандиозное побоище. Участвовало в нем около двухсот человек». В 1926 году «на Обводном канале произошло побоище между двумя шайками хулиганов — „тамбовской“ и „воронежской“. Дрались около тридцати человек. В ход пущены камни, палки, ножи, раздавались выстрелы из револьверов». Ладно бы они устраивали свои побоища в стороне от мирных граждан, но главным удовольствием хулиганов было показать свою удаль на людях. В октябре 1923 года охтинские рабочие собрались в клуб на веселый спектакль «Тетка Чарлея», туда же явилась шпана. «Во время второго действия между порховскими и охтинскими посетителями клуба произошла драка. Сначала дрались на улице, а потом, гоняясь друг за другом, с криком ворвались в зрительный зал и там открыли стрельбу из револьверов. С улицы в это время полетели камни. Публика в ужасе бросилась из зала, давя друг друга, некоторые полезли под эстраду, другие бросились к дверям и окнам. В итоге выбиты все стекла, несколько человек получили серьезные ранения». Вот тебе и веселая «Тетка Чарлея»!

Хулиганы куражились, дрались, устраивали поножовщину почти безнаказанно, поскольку они были в подавляющем большинстве пролетарского происхождения. В 1924 году председатель губернского суда товарищ Нахимсон писал, что «главные кадры хулиганов состоят из зеленой молодежи, частью даже членов РКСМ. Надо увлечь и привлечь эту зеленую молодежь той или иной работой: кружками, экскурсиями, даже танцами (все же лучше, чем хулиганство), одним словом, придумать для них разумные развлечения». Суды всякий раз учитывали их социальное происхождение; на одном суде прокурор говорил: «Наказание должно быть очень суровым, но условным» (это примерно как двадцать лет каторжных работ — условно). В особых случаях, например при покушении на убийство, хулиганы отделывались недолгим тюремным заключением. При таком положении дел горожанам оставалось лишь меланхолически классифицировать их шайки. «В Ленинграде есть ряд хулиганских корпораций, — писала „Красная газета“ в 1925 году. — Охтинская, Гаванпольская, Балтийская, Тамбовская. У каждой — свое лицо. Охтинские занимаются разрушением домов — бьют стекла, срывают вывески, выворачивают фонари, мажут ворота и стены. Гаванпольские — нападают на прохожих. Балтийские специализируются на собачонках и кошках, которых подвешивают к окнам, чтобы пищали, и на преследовании подростков. Тамбовские практикуют в пивных и клубах». Горожане боялись обращаться в милицию с жалобами на хулиганов, потому что после короткой отсидки те возвращались и начинали мстить; так, известного на Васильевском острове хулигана Витю Плаксина укрывали от милиции сами потерпевшие. Особенно много шпаны было на Петроградской стороне и в окрестностях Лиговского проспекта. На Лиговке сутенеры в шапках-финках и с ножами-финками в карманах назойливо предлагали прохожим своих «марух»; в чайной «Смычка города с деревней» собирались наркоманы; в пивной на Пушкинской улице, напротив памятника поэту, пировали лихие «пушкинские ребята». Так продолжалось несколько лет. Дошло до того, что шпана Таврического сада ограбила и порезала финками члена городской комиссии по борьбе с хулиганством!