Елена Игнатова - Загадки Петербурга II. Город трех революций

При нэпе продажа вина и пива (производства водки по-прежнему не было) возобновилась, за 1922–1923 годы количество винных лавок в Петрограде увеличилось в два с половиной раза, а число пивных — в пять раз. Но еще больше процветало самогоноварение, в котором первенствовали Московский и Нарвский районы — там самогонные аппараты были почти в каждой квартире. Нелегальная торговля самогоном нарушала монополию государства на продажу алкоголя, уменьшала его доходы, поэтому на борьбу с самогонщиками была мобилизована не только милиция, но и ГПУ. Борьба была неустанной, упорной, но безнадежной. «Чины угрозыска, губмилиция и ГПУ, — сообщала „Красная газета“ в 1923 году, — нагрянули на горделиво возвышающийся, единственный дом-гигант по Тверской, 7. На что уж виды видали, но и агенты пришли в смущение. Что ни квартира, то завод: аппарат и три бочки закваски; два аппарата и бочка закваски — и так в десяти квартирах». В 1922 году в Петрограде было выявлено шестьсот мест изготовления самогона, в 1923 году — пять с половиной тысяч, и конца этому не предвиделось. Самогонщиков штрафовали, судили, конфисковывали аппараты, но умельцы неустанно мастерили и продавали новые «заводики». Тогда государство решило возобновить производство водки. Указ 1925 года о выпуске «русской горькой 40 градусов» был подписан Каменевым, поэтому водку прозвали «каменевкой». Появление «каменевки» было приурочено к годовщине Октября, в газетах появились броские заголовки: «Государственный водочный завод приступил к разливу 40-градусной очищенной водки», «Накануне выпуска 40-градусной!» — и наконец она появилась. Очевидно, «каменевка» пришлась по вкусу горожанам, потому что год спустя «Красная газета» сообщала: «355 168 ведер [58]  «Казенное ведро» вместимостью в 12,3 литра — старая мера, сохранявшаяся в России в 1920–1930-х гг. водки выпито в Ленинграде за квартал. За это же время задержано 11 тысяч пьяных буянов. Больше половины — рабочие».

В 1865 году Ф. М. Достоевский задумал роман «Пьяненькие», его замысел отчасти воплотился в «Преступлении и наказании»: в окрестностях Сенной площади, где происходит действие романа, пьяных людей было большинство. В 1927 году К. И. Чуковский записал в дневнике: «Иногда кажется, что пьяных в городе больше, чем трезвых», — Ленинград стал городом пьяных людей [59]  По данным статистики, потребление спиртного на душу населения увеличилось в СССР с 1924 по 1927 г. почти в семь раз. . Во время кампаний по борьбе с пьянством за появление на улице в нетрезвом виде и нецензурную брань полагался штраф, и эти штрафы, несомненно, обогатили бы государственную казну, если бы у пьяниц было чем платить. Но, по свидетельству городской комиссии по борьбе с алкоголизмом, среди рабочих укоренилось «пьянство периодическое — пропивание получек два раза в месяц, в дни выдачи денег». Комиссия била тревогу, ее представитель, профессор А. А. Мендельсон приводил красноречивые данные: в 1923 году за пьянство было задержано шесть тысяч человек, а в 1924-м — уже свыше десяти тысяч! По его предложению комиссия ходатайствовала о понижении тарифа на привоз фруктов в город, «так как замечено, что их распространение значительно содействует уменьшению алкоголизма». Милый профессор Мендельсон, фрукты взамен водки — это из какой-то другой жизни! Видно, комиссия не читала роман Горького «Мать», где популярно рассказывалось о социальных причинах пьянства.

А между тем в городе был известен человек, который исцелял самых закоренелых алкоголиков, — «братец Иван», Иван Алексеевич Чуриков. Он с 90-х годов XIX века проповедовал в Петербурге открывшуюся ему истину: Бог живет в душах бедняков и обездоленных, скоро настанет время, когда исчезнут пьянство, ненависть, жадность и все люди в мире станут единым трудовым братством. Очень скоро у Чурикова появились приверженцы из питерских рабочих, и он создал общину, в которой царили трезвость, трудолюбие и братская помощь. Церковь преследовала Чурикова как сектанта, но число его последователей неуклонно росло. «Он имел благодатный дар, непостижимый и несомненный, исцелять закоренелых пьяниц, — вспоминал Анатолий Краснов-Левитин. — Я видел десятки пьяниц, которые на всю жизнь переставали пить после получасового разговора с „братцем“». После 1905 года преследование сектантов было отменено, и чуриковцы начали устраивать жизнь по своему усмотрению: купили в Вырице большой надел земли и организовали сельскохозяйственную коммуну. Скоро коммуна братства стала образцовым хозяйством, в 1916 году у нее появился трактор (большая редкость в то время), в ее парниках вызревал виноград. Чуриковцы видели особый смысл в процветании своей коммуны, они называли ее Небесным Иерусалимом, прообразом будущего всемирного трудового братства. В 20-х годах «на Вознесение туда собирались тысячи людей, — вспоминал Краснов-Левитин. — Чуриков в белой рубахе становился за соху — трактор в этот день бездействовал — и делал первую полосу, запевал сильным голосом песню о винограднике Божием, который созревает для жатвы. Тысячи голосов подхватывали песню. Так начинались полевые работы».

В начале 20-х годов чуриковская община имела полтора десятка отделений в Петрограде, движение трезвенников объединяло больше десяти тысяч человек, но теперь уже новая власть теснила «сектантов»: «Пожарно-техническая комиссия произвела осмотр „молитвенного зала“, в котором происходят собрания последователей „братца“ Ивана Чурикова… Оказалось, что из-за отсутствия отдельной лестницы из зала собрания там проводить нельзя. Зал решено закрыть». Залы, в которых собирались чуриковцы, закрывались один за другим; так одновременно с кампаниями борьбы за трезвость шло преследование приверженцев трезвенности. В 1925 году «Красная газета» писала о «возмутительном» факте: «Опять дает о себе знать братец Иван Чуриков. Он решил прочно обосноваться в Обухове, в заново отделанном просторном доме, и снова стал привлекать темную массу слушать его „религиозно-нравственные наставления“ и „трезвые беседы“. Вчера поезда из Ленинграда прибывали в Обухово переполненными. Публика самая серая: сенновцы (с Сенного рынка), мелкие кустари, торговки, „бывшие люди“ и т. п. Собеседование началось в 3 часа дня и закончилось около 7 часов. Вечерние поезда в Ленинград со станции Обухово с бою брались „чуриковцами“». Действительно, публика была «самая серая» — тогда, по словам Краснова-Левитина, «весь рабочий Питер ходуном ходил от одного имени — „братца“ Ивана Чурикова. В рабочих кварталах, у питерских кухарок и прачек, сапожников и дворников, это имя окружено было любовью и глубоким почитанием».

В 1928 году Вырицкую коммуну объявили кулацкой лжекоммуной и разгромили, а чуриковцы попали в категорию «лишенцев» — людей, лишенных избирательных прав. Нам, избегавшим ходить на советские выборы, трудно представить, чем было лишение избирательного права в 20–30-х годах — оно влекло потерю работы, продовольственных карточек, медицинской помощи, пенсии, исключение детей из школы и, наконец, высылку из города. Лишенцы были категорией обреченных людей. В ленинградских архивах сохранились заявления лишенцев с просьбой о восстановлении избирательного права. Рабочий А. В. Скаченков писал: «Я являюсь не как профессионал-проповедник, а просто убежденным чуриковцем и в правде евангельской и, находясь в свободной советской республике, я имею право свободно мыслить, ходить и проводить время, где я считаю для себя полезным». Бедный-бедный чуриковец, эти права могли быть признаны в Небесном Иерусалиме, но не в Ленгорсовете 1928 года. В 1930 (по другим сведениям в 1931-м) году Ивана Алексеевича Чурикова и его ближайших сподвижников расстреляли в Ленинграде, а большинство его «братцев» погибло в лагерях.