Елена Игнатова - Загадки Петербурга II. Город трех революций

В начале 30-х годов, по свидетельству некоторых мемуаристов, пьяных на улицах Ленинграда стало меньше, хотя в городе было множество пивных, некоторые из которых гордо именовались «Культурная пивная». Эмма Герштейн вспоминала ленинградцев тех лет: «Эти худощавые мужчины с землистым цветом лица и острыми глазами, сбегающие по ступенькам в пивную, казались мне или студентами-революционерами, или все сплошь Раскольниковыми»; в Москве, по ее словам, пили гораздо меньше. Таково было впечатление романтически настроенной москвички, а в записях ленинградки Лидии Чуковской все выглядело куда прозаичнее. В мае 1939 года она записала: «Кругом множество пьяных. Кажется, что вся мужская часть улицы не стоит на ногах». Позднее Ахматова напомнит ей при виде большого числа пьяных: «Это как в день мира с Финляндией [60]  Мирный договор, завершивший Финскую кампанию 1939–1940 гг., был подписан 12 марта 1940 г. … я шла к вам (а жили мы друг от друга очень близко) — и по пути насчитала четырех женщин, лежавших в луже и уже успевших примерзнуть». Несчастные, угрюмые, пьяные люди на долгие десятилетия останутся печальной приметой ленинградской жизни.

«Серапионовы братья». Невыдуманные персонажи. Зощенко и Шостакович. Нищий Тиняков. Сталин и Зощенко. Катастрофа 1954 года. Юбилейный вечер

Весной 1845 года петербургские литераторы Некрасов и Григорович прочли рукопись Достоевского «Бедные люди» и поспешили к Белинскому: «Новый Гоголь народился!» «Эк у вас Гоголи-то как грибы растут», — иронически отозвался критик. Верно, Гоголи не растут как грибы, хорошо, если такой писатель появляется раз в столетие, но о Михаиле Зощенко можно сказать «новый Гоголь народился». Его при жизни нередко сравнивали с великим предшественником, сходство этих писателей несомненно, только эпохи и судьбы у них разные: Гоголь в двадцать один год написал «Вечера на хуторе близ Диканьки», Зощенко в двадцать один год воевал на германском фронте, попал на передовой под газовую атаку. «Теперь видно, как идут газы… Это не сплошная стена. Это клуб дыма шириной в десять саженей. Он медленно надвигается на нас, подгоняемый тихим ветром… Уже кое-где я слышу смех и шутки. Это гренадеры толкают друг друга в клубы газа. Хохот. Возня. Я в бинокль гляжу в сторону немцев. Теперь я вижу, как они из баллонов выпускают газ… Гренадеры стреляют вяло. И стрелков немного. Я вдруг вижу, что многие солдаты лежат мертвые… Я вижу пожелтевшую траву и сотню дохлых воробьев, упавших на дорогу». Как это отличается от цветущего, поющего мира «Вечеров на хуторе близ Диканьки»!

«Новый Гоголь» вступал в жизнь во времена отравленной земли, мертвых птиц, изуродованных ненавистью людей. В 1919 году он появился в литературной студии петроградского Дома Искусств, которой руководил Чуковский. «Это был один из самых красивых людей, каких я когда-либо видел… — вспоминал К. И. Чуковский. — Смуглый, чернобровый, невысокого роста, с артистическими пальцами маленьких рук, он был элегантен даже в потертом своем пиджачке и в изношенных, заплатанных штиблетах». Замкнутого, молчаливого Зощенко не сразу приняли в кружке студийцев, которые были веселы, открыты и многое обещали в будущем. Вскоре молодые литераторы объединились в группу «Серапионовы братья» [61]  В группу «Серапионовы братья» входили Илья Груздев, Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Вениамин Каверин, Лев Лунц, Николай Никитин, Владимир Познер, Елизавета Полонская, Михаил Слонимский, Николай Тихонов, Константин Федин; к «серапионам» примыкал Виктор Шкловский. , о которой прозаик Николай Чуковский писал: «Это, кажется, единственный в мировой истории литературный кружок, все члены которого стали известными писателями». Верно, почти все они стали известными советскими писателями, которых сейчас едва ли кто читает. Для нас «Серапионовы братья» связаны в первую очередь с именем Зощенко, и память об этом «братстве» горчит: некоторые из них участвовали в травле Зощенко, а после его смерти ни один из «серапионов» не захотел сказать прощального слова на панихиде.

Но это в будущем, а тогда, в начале 20-х годов «талантливые юноши, люди высоких душевных запросов, приняли его радушно в свой круг. Он повеселел, стал общительнее… он давал своему юмору полную волю», — вспоминал К. И. Чуковский. В веселье Зощенко трудно поверить, в жизни он был не слишком веселым человеком, и чем громче смеялись слушатели его рассказов, тем печальнее становился автор. Он как будто прислушивался к чему-то — возможно, это зовется голосом судьбы? Зощенко всю жизнь помнил предсказание гипнотизера и прорицателя, услышанное им в юности, на войне: «Вы, молодой человек, имеете недюжинные способности в области искусства. Не отрекайтесь от них. В скором времени вы станете знамениты на всю Россию. Но кончите, впрочем, плохо». Смысл его трагического предчувствия можно понять из описания встречи с Александром Блоком в повести «Перед восходом солнца»: «Я никогда не видел таких пустых, мертвых глаз. Я никогда не думал, что на лице могут отражаться такая тоска и такое безразличие… Теперь я почти вижу свою судьбу. Я вижу финал своей жизни. Я вижу тоску, которая меня непременно задушит». Творчество способно сжечь душу творца — в мертвых глазах Александра Блока он видел ту же тоску, что свела в могилу Гоголя. «Литература, — заметил Зощенко, — производство опасное, равное по вредности лишь изготовлению свинцовых белил».

Своенравная судьба сатирика имела склонность к трагикомическим коллизиям, что выяснилось уже при издании его первой книги «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова». В типографии наборщики читали рассказы Зощенко вслух, все работники хохотали до упаду и, видимо, со смеху перепутали обложки — часть тиража «Рассказов Назара Ильича господина Синебрюхова» вышла в обложке книги Константина Державина «О трагическом». Может, оно и вернее, какой тут смех, это беда-бедишка, как говаривал кроткий Назар Ильич Синебрюхов, повествовавший о горьких и страшных вещах: о германской войне и газовой атаке, о возвращении домой, где его не ждали; о том, как его едва не порешили лихие босячки, а комиссары упекли в тюрьму. Современность, с войнами, революциями и началом советской жизни, оказывалась в несомненном родстве с волшебным миром Гоголя: в рассказах Назара Ильича появляется прекрасная полячка и «голова» сельсовета Рюха, гиблое место и страшная ночь, прикинувшаяся собакой нечистая сила и мертвецы с отросшими когтями. Но главным чудом книги Зощенко стал новый, небывалый в литературе народный язык его эпохи, он-то и заставлял людей смеяться, читая о совсем не смешных вещах. Наверное, так повествовал бы герой «Вечеров на хуторе близ Диканьки» пасечник Рудый Панько, доведись ему родиться в новые времена. Вспоминая о веселье, царившем в типографии при наборе «Рассказов Назара Ильича господина Синебрюхова», Елизавета Полонская писала: «Кто-то вспомнил о том, что такой же успех имели у наборщиков „Вечера на хуторе близ Диканьки“».