Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма

Илл. 119

Вместе с тем кукла не только аккумулирует в себе свойства неживого, но и осмысляется как потенциально «живой» предмет. Как справедливо указывает М. П. Чередникова, любой ребенок воспринимает свою куклу как нечто одушевленное, имеющее имя, способное смотреть, говорить, испытывать голод, боль и т. п. Этот культурный стереотип воспроизводится в современной культуре в виде механических кукол с закрывающимися глазами, плачущих и разговаривающих [Чередникова 1995, с. 83–84].

В качестве некоего парадокса можно отметить более обостренное восприятие антропоморфизма куклы современными детьми. По свидетельству СВ. Комаровой, при организации современных массовых праздников с элементами трад иционных обрядов («сжигание масленицы») народные способы уничтожения чучела (разрывание, сжигание) воспринимаются достаточно болезненно.

Впрочем, такое отношение не чуждо и взрослым, воспитывавшимся вне рамок традиции. «Ну, знаете что? Я недавно прочитала в своей газете про такой страшный обряд в Брянской области! Вы понимаете? Вот. К концу, значит, уборки урожая собирались женщины в основном. Ну и мужчины принимали участие, поскольку там вино, знаете, присутствовало. И вот что же, Вы думаете, на меня произвело такое тяжелое впечатление? Вот. Делали они чучело, клали на носилки. Вот. Убирали это чучело, нарежали, значит. Покрывали покрывалом каким-то. Вот. И садились и пели они песни. Вот. Ну, знаете, содержание этих песен там было приведено – всё брали из быта, из сегодняшнего дня: „Ах, ты Ванечка милый, ты же и сеял и пахал, а теперь ты умер. Игде твоя теперь душа?..“ Понимаете? Вот. Я запомнила, потому что очень впечатление тяжелое произвело на меня. Вот. Потом несли это чучело на поле хоронить. Собиралася вся деревня, и мужчины, в том числе с гармошками, понимаете? Ну, мужчины потому, что там присутствовало вино. И вот играли гармошки, пели, наливали вино, разносили всем здесь же, знаете. Все пели. Вот. И в конце концов, когда были уже все, как говорится, под хмельком и уходили от этого вот – ну, буду величать его „покойником“, десяти-двенадцатилетние дети, значит, бежали к этому „покойнику“, срывали с него одежду – понимаете что? Отрывали руки, отрывали ноги, отрывали голову, значит, головой в футбол играли – в такое неистовство приходили, понимаете? Это в Брянской области в нашей! Да вы что ты! Какая-то дикость, Вы знаете!..» [ЛА МИА, г. Трубчевск Брянской обл., из интервью с местным библиотекарем С. К. Егоровой в 2000 г.]. Отметим, что в данном регионе подобные манипуляции с чучелом в прошлом были широко распространены и воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Носитель традиции проводил четкую грань между человеком и его изображением, в то время как современный человек расширяет область человеческого на неодушевленные предметы, считая различные манипуляции с ними надругательством.

Илл. 120

Вообще можно утверждать, что кукла – своеобразная «мера человека», аналогичная меркам, снимаемым в ответственные моменты с главных участников обряда. На это, в частности, указывает А. В. Свирновская в работе, посвященной обрядам измерения тела в традиционной культуре, отмечая, что нательные кресты, равно как снятые с младенца до крещения мерки, выполняли роль «отчужденного подобия» человека: «При помощи измерительных процедур создается некий символ, знак тела, который, с точки зрения участников ритуала, связан с „природным“ телом отношениями подобия, так отражает его настоящие параметры. ‹…› Установленная таким образом мерка может осознаваться не просто как подобие, а как отчужденнное подобие тела, то есть как бы его часть. Такое восприятие мерок как метонимического субститута тела делает их очень удобными в разного рода магических практиках» [Свирновская 1999, с. 72, 78].

Наиболее отчетливо «граничность» куклы проявляется в тех случаях, когда в ней реально совмещаются культурные и природные объекты. Некоторые разновидности подобных кукол мы уже рассмотрели выше. В обрядовой куколке «кукушки» растение, корень или веточка дерева являются репрезентацией «природного», а одежда – знаком человека. «Мы так выроем её, вымоем и нарядим по деревенски: сарафанчик, кофточку шили, платочек накроем. Сарафан и фартук, кофточку и всё – платочек под шею – беленький платочек… У кого какие тряпочки есть, и тот и сашьёть, и нарядим. Разные – не обязательно там под цвет, а разные тряпочки наберём и одеваем. И вроде как листики были ручки и ножки. Из листикав…» [ЛА МИА, д. Дешовки Козельского р-на Калужской обл.]. Обережные куколки нередко выступают в одном ряду со стеблями растений, ветвями деревьев или другими предметами [Виноградова 2000, с. 54].

В фигурке «жаворонка» тесто («знак культуры») нередко дополняется перьями. «„Жаворят“ пекли мы! Да, „жавороночки“… Теста заваляем прямо, значить, чтоб оно крутоя было, не то, чтоб оно тякло бы – и вот я её раскатаю, это тесто, вот так лепёшкой сделаю. Головочку, носик яму сделаю, глазки – горошинку ещё посажу. А тут вот так вот эти вон крылушки, а сюда – это вот хвостик: пёрышками наряжаю. Настоящими пёрышками. Ну, ребёнок-то у меня родился, сын-то – вот уж когда я пякла-то. Вот. И мать нам, бывало, пякла… Вот. И тоже в пёрышки нарядим и пойдём на гору играть… Вот я жила у больницы, у меня ноньче зимой Колькя-то один. А я испякла два жаворонка или три. Я говорю: „На-ка, Коль, этому мальчику [из больницы] дашь!“ Нарядил тоже пёрышками, натыкал… Да. Ну, там ребята смеются: „Ой, глянь, глянь! Коля, глянь, мой жаворонок полетел к тебе!“ Там сядуть на койки и играють ребяты. Поиграють и съядають. Ну, как же – теста, хлеб-то это, и поедять там… А пёрышки эти выдёрут. Пёрышки вытаскивали…» [ЛА МИА, д. Ордёнки Козельского р-на Калужской обл.].

Ярким примером граничной функции куклы является огородное пугало, в конструкцию которого могут включаться как культурные, так и природные объекты [см., например: Бушкевич 1997, с. 14–17]. В пос. Залегощь и с. Корсаково Орловской обл. нам удалось сделать видеозаписи различных вариантов пугал, изготовленных из старых курточек, напяленных на воткнутые в землю ветви деревьев, палки, кипы сена или снопы соломы [ЛА МИА, Video2002-01Orl., № 1; Video2002-02Orl., № 5; Video2002-03Orl./01Tul., № 5, 9; Foto2002-01Orl., № 1, 13–14.]. Один из вариантов представлял собой подвешенные на крестовинах (в двух случаях буквально распятые) тушки грачей и ворон – см. илл. 121 [ЛА МИА, Video2002-01Orl., № 3–4, 6–7, пос. Залегощь]. Имитация распятия в последнем случае лишний раз подчеркивает, насколько тонкой является грань между чисто функциональным и по материалу «абсолютно природным» объектом и культурным артефактом, апеллирующим к многозначным культурным символам и смыслам.