Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма

• «Соседка сочувственно качала головой, думая о своих невзгодах, а маленькая соседкина дочка, трехлетняя кукла с громадным красным бантом на макушке, подбиралась к клеткам и, боязливо озираясь, грозила птицам пальчиком» [В. П. Катаев. Бездельник Эдуард (1920)].

• «А Поль накричал на него: – Я вам не кукла! Извольте играть со мной как с соперником, а не как с глупым ребенком!» [Юлиан Семенов. Семнадцать мгновений весны (1968)].

Производными от этих значений нам представляются употребления слова «кукла», представленные в рубриках «человек как „механическая кукла“», «кукла как нечто бездушное, бесчувственное», «кукла как нечто безжизненное, недееспособное».

Ассоциативная связь куклы с играющим ею ребенком, их взаимная глубокая эмоционально-психологическая зависимость, наделение кукол чертами ее обладателей привносит особый драматизм в эпизоды, связанные с «покушением на куклу», ее похищением и намеренным повреждением – распространенные мотивы взаимоотношений между мальчиками и девочками (см. «Весенне-летняя обрядность», «Куколки в коммуникативных практиках с символикой заигрывания»). В силу упомянутой выше связи эти действия могут рассматриваться как направленные на персону хозяйки/хозяина куклы, а поэтому обычно воспринимаются очень болезненно и эмоционально, даже если это было сделано с благими намерениями, как в рассказе В. Г. Короленко «В дурном обществе» [Короленко 1989; НКРЯ: Короленко 1885].

• «В саду перед окнами мои четверо мальчишек пересматривали и рвали книжки с картинками, отнимали у сестры куклы, кричали и возились, несмотря на присутствие двух нянек, которые сидели в пяти шагах» [М. В. Авдеев. Тамарин (1851)].

С этим связаны и метонимические фигуры речи и образы, использующие образ поврежденной, сломанной, разбитой, брошенной куклы для выражения разрыва отношений или понесенной утраты – см. илл. 132 , М. В. Добужинский. Кукла (1905).

• «Я вижу, что я для вас кукла; поиграете вы мной, изломаете и бросите» [А. Н. Островский. Бесприданница (1879)].

• «Потом здороваюсь со старой Зининой куклой. У нее чахотка, и она лежит в пыльной дырявой ванне, задрав кверху пятки. Я ее перевернул, чтобы все было прилично… Поговорил с ней о Зине. Да, конечно, сердце девочки – одуванчик. Забыла куклу, забыла Микки. А потом у нее появится дочка, и все начнется сначала… новая дочка, новая кукла, новая собачка. Апчхи!» [Саша Черный. Дневник Фокса Микки (1927)].

• «Это никогда не уляжется в сердце ее мужа, которое она разбила, как девчонка бьет глиняную куклу» [Н. С. Лесков. На ножах (1870)]. В последнем случае упоминание «разбитой куклы» звучит как реминисценция жестокого романса: «И сердцем, как куклой, играя, он сердце, как куклу, разбил…». Для литературных текстов характерен образ «покинутой» («потерянной») или сломанной куклы, который используется для того, чтобы подчеркнуть отверженность и неприкаянность героя или царящую вокруг атмосферу разорения и запустения.

Илл. 132

• «Рыжик подал матери узелок, в котором лежали штанишки, две рубашки и оловянные солдатики. – А вот мне что бабушка дала… – запищала Верочка и, в свою очередь, подала матери узелок. В узелке оказались платьица, кое-что из белья и старая кукла с одним глазом и без рук» [А. И. Свирский. Рыжик (1901)].

• «К удивлению, ни мисс Молль, ни старшего ее воспитанника не было, комната была пуста, и в углу, лицом к стене, стояла самая маленькая и что-то быстро плачущим голоском шептала. В одной ручонке ее, вытянувшись и плоско подогнув тряпитчатые ноги, висела кукла с распущенными волосами и одним выбитым глазом, а другую ручонку самая маленькая часто подносила к глазам и как-то деловито, продолжая шептать, вытирала слезы. Услышав мой голос, самая маленькая перестала шептать, но не обернулась и только осторожным движением подтянула к себе куклу и скрыла ее за своим телом» [Л. Н. Андреев. Он (1913)].

• «В комнате был чудовищный беспорядок, – книжки, платья, белье, склянки от духов, коробочки валялись где придется, кровать смята, большая кукла в грязном платье лежала в умывальнике» [А. Н. Толстой. Похождения Невзорова, или Ибикус (1924)].

В рассказе Л. Н. Андреева «На реке» речь идет о сильном наводнении, во время которого герой вывозит на лодке людей из затопленных домов и с ужасом наблюдает царящие вокруг разруху и хаос, символическим образом которых является сломанная кукла.

• «Раз в его руку попала кукла – картонная, с поломанным черепом, откуда лилась вода, когда куклу брали за ноги» [Л. Н. Андреев. На реке (1900)].

В литературе ХХ века кукла нередко возникает в самых драматических и трагических обстоятельствах как символ безвозвратно утраченного детства или при описании смерти ребенка: «Ее нашли вместе с убитой подругой в поле за цепями с несколькими шрапнельными пулями в груди и маленькой куколкой, зажатой в застывших руках, – шутливым подарком одного из офицеров» [НКРЯ: Богаевский 1918]. При этом сравнение убитых с куклами призвано подчеркнуть особый цинизм и бесчеловечность совершенного преступления: «Он спокойно, как о фигурах из папье-маше, думал об убитых, даже о детях; сломанными куклами казались они, и не мог он почувствовать их боли и страданий» [НКРЯ: Андреев 1905].

Насилие над куклой в символическом смысле равносильно надругательству над ребенком: «Милый Клим, я видела, как рыжий солдат топтал каблуками детскую куклу, знаешь – такую тряпичную, дешевую. Топтал и бил прикладом винтовки, а из куклы сыпалось… это, как это? – Опилки, – подсказал Самгин. – Вот! Опилки. И я уверена, что, если б это был живой ребенок, он и – его!» [НКРЯ: Горький 1928].

Все эти значения активно используются при социокультурном конструировании, помогая формировать при помощи механизмов общественного мнения положительные и отрицательные имиджи и активно навязывать их для повседневного употребления.

Живопись.Анализ живописных презентаций (см. иллюстрации) показывает, что кукла при изображении детей служит маркером «детскости», указывает на пол, возраст, социальный статус ребенка – см. илл. 40, 127, цв. вкл. 12; см. Эти значения представлены в картинах В. А. Тропинина «Девочка с куклой» (1841); К. В. Лемоха «Варька» (1893); Н. И. Фешина «Портрет Вари Одоратской» (1914); З. Е. Серебряковой «Девочка с куклой» (1922); К. Петрова-Водкина «Девочка с куклой» (1937);

А. Мещанова «На стуле» (2002); и др. О том, насколько устойчив образ куклы как иконического знака детства, можно понять по ее изображениям в тех случаях, когда сюжет картины не требует ее присутствия. В качестве примера приведем картину З. Е. Серебряковой, в центре которой группа детей, сосредоточенно занимающихся сооружением домика из карт – см. илл. 133, З. Е. Серебрякова. Карточный домик (1919), что отражает распространенное представление о круге детских развлечений: «Беспечные и невинные младенцы знают лишь одни свои куклы и карточные домики» [Мысловский 1836, с. 147]. Кукла на картине никак не участвует в игре, а изображена только для того, чтобы подчеркнуть, что главными действующими лицами являются дети (ср. куклу на картине А. А. Харламова «Мыльные пузыри»).