Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

В «Воспоминаниях» С. Ю. Витте есть следующий пассаж: «Когда я был министром финансов, то мне приходилось совершать государственные и финансовые дела на сотни миллионов рублей прямо на слово, и в течение всего моего пребывания министром (а я был министром около 11 лет) я совершал такие дела – на миллиарды и миллиарды – и в моей практике никогда не было случая, чтобы банкиры отступали от своего слова, точно так же, как и мне никогда не приходилось отступать в чем бы то ни было от моего слова как министра финансов» (39; I, 289). Витте утверждал, что «в банкирских делах между серьезными банкирами слово – это все равно, что документ», и здесь с ним необходимо согласиться. Действительно, нарушение пусть и словесного соглашения между банками или группами банков стало бы катастрофой для нарушившего слово: он утерял бы общественное доверие со всеми вытекающими последствиями. Еще горше была бы участь банкира, нарушившего обещание министру финансов: недолго он оставался бы банкиром.

Если такое «слово» существовало, то откуда бы в русском законодательстве взялись бы статьи о «бронзовых», или «дутых», векселях (то есть выданных на заведомо неплатежеспособное лицо) и о «злостном банкротстве». Последнее представляло собой в высшей степени простую операцию. Набрав под векселя денег взаймы и переведя все или почти все состояние на доверенных лиц (жену, зятя, племянника и т. п.), купец объявлял себя банкротом. Для обозначения этой операции был даже «технический термин» – «выворотить шубу». Кредиторы, ничего не получившие или получившие по несколько копеек с рубля долга, разумеется, засаживали такого неисправного должника в «яму», долговую тюрьму. Содержание в ней было ограничено определенным сроком, отличалось мягким режимом (заключенный мог даже время от времени ходить домой), а главное – шло на счет самих кредиторов. Так что рано или поздно из «ямы» можно было выйти, а затем пользоваться плодами своей предприимчивости. Именно такая операция и описана А. Н. Островским в знаменитом «Банкруте», пьесе, более известной как «Свои люди – сочтемся!». Имея все это в виду, законодательство к конце XIX в. должно было ужесточить репрессии против злостного банкротства, каравшегося уже лишением всех прав состояния и ссылкой на поселение в Сибирь. Законодатель всегда идет за фактом преступления: умножившееся число определенных преступлений вызывает к жизни соответствующую статью закона. Надо полагать, что злостное банкротство не было редкостью, коль скоро появился закон.

Правда, злостный банкрот подвергался опасности и с другой стороны. Островского упрекали, что он в своих пьесах слишком сгустил черные краски; очевидно, это относилось и к «Банкруту». Предприниматель Н. А. Варенцов, прекрасно знавший круг московского купечества, описывает аналогичный случай:

«В. С. Федотов представлял из себя довольно интересный тип купца, вышедшего из приказчиков и достигшего хорошего благосостояния, но корысть с желанием положить к себе в карманчик лишний миллиончик погубила его…

Когда он говорил с вами, поднимал глаза к небу, руки тоже, чтобы засвидетельствовать правоту свою, а если этого было, по его мнению, мало, он изливал слезу, бил себя в грудь. Вся его фигура, весь его вид с его жестами, слезами были какие-то неестественные, и ему особенно не доверяли… говоря: «Этот Васька все-таки когда-нибудь пригласит нас на «чашку чая». У купечества «чашка чая» означала собрание кредиторов с предложением скидки. И это мнение оказалось совершенно правильным; он своевременно, перед приглашением на «чашку чая», перевел на свою жену свои два дома, стоимость которых была приблизительно около 300 тысяч, положил на ее имя капитал тоже 300 тысяч рублей и был уверен, что этим он себя обеспечил на «черный день»…

Когда конкурс осуществился, жена его выпроводила его из своего дома, сошлась с каким-то доктором и зажила на доходы с домов и капитала» (28; 55).

П. А. Бурышкин, вращавшийся в кругу московского купечества и с пеной у рта доказывавщий в своей известной книге «Москва купеческая» высокие духовные свойства русского купца, справедливости ради все же приводит «подробности про одного небезызвестного в России коммерческого деятеля: когда он был еще молодым человеком, его отец решил не платить и «сесть в яму». Он перевел дело на сына и объявил кредиторам, что ничего платить не может. Его «посадили в яму» – тюрьму для неплательщиков, и стали ожидать, какая будет предложена сделка. После некоторого времени узник позвал своего сына и поручил ему предложить кредиторам по гривеннику (за рубль. – Л. Б. ), в уверенности, что те согласятся и выпустят его на свободу. Но сын все медлил и на сделку не шел. Через некоторое время, когда отцу уже сильно надоела тюрьма, он стал сурово выговаривать сыну, который преспокойно отвечал: «Посидите еще, папаша». Когда возмущенный отец сказал: «Ведь это я все передал тебе, Вася», – сын ему «резонно» ответил: «Знали, папаша, кому давали». Отец долго просидел в тюрьме, потом его все-таки выпустили, после чего вскоре он умер.

Про этого же «деятеля» один из его приятелей говорил: «Ну, Вася, и жулик же ты. Уж видал я жуликов, много с жуликами дела имел, сам не люблю упускать того, что в руки плывет, но такого, как ты, не видал, да и не увижу, потому что и быть не может» (25; 102–103).

Богатство «добродетельных» ярославцев Огняновых стяжалось тоже не добродетельным путем. Основатель торгового дома, державший на рынке столик для размена денег, был выбран членом Ярославского общественного банка. Председателем банка стал неторгующий купец Сыромятников, казначеем – торговец железным товаром Работнов, а Огнянов вел канцелярию и работал с клиентами. Затем банк оказался ограбленным, причем наличных в нем было мало, а украдены были процентные бумаги, банковские и заложенные частными лицами. Примерно через год к Огнянову, державшему уже меняльную лавку, явилась полиция с обыском и нашла много украденных процентных бумаг, но не все. По приговору окружного суда Сыромятников был лишен купеческого звания и права поступать на государственную и общественную службу, Работнов получил ссылку в Тобольскую губернию, а Огнянов оправдан на основе показаний единственного свидетеля, огняновского приказчика, подтвердившего, что найденные бумаги были Огняновым куплены у разных лиц. А менее чем в два года Огнянов купил два больших каменных дома в центре города и открыл большую меняльную лавку, по масштабам операций близко подходящую к банкирским домам» (59; 193–196).

Разумеется, среди купечества, как и в других сословиях, были люди, твердо державшие данное слово. Об этом пишут многие мемуаристы. Да если предприниматель собирался и дальше вести дела, он должен был охранять свою репутацию. Прежде всего, это касалось крупных и известных дельцов, чье имя было на слуху. Но о разного рода мелких и крупных плутнях мелких торговцев и разного рода дельцов современники писали еще больше.