Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Учителя пригласили на свадьбу: «Гости были самые разношерстные, одетые пестро, начиная с фраков с голубыми и розовыми пикейными поджилетниками и кончая длинными кафтанами и сапогами-бутылками. Был и свадебный генерал, поставленный кухмистером, – невзрачная фигура в поношенном, но чистеньком мундире николаевских времен, распространявшем легкий запах камфоры. Сведущие люди рассказывали мне, что ни одна свадьба или большое семейное торжество не обходилось в известном кругу Москвы без приглашения или поставки кухмистером такого генерала, обязанность которого на свадьбе состояла в провозглашении тоста за новобрачных и громогласном заявлении, что шампанское «горько»… Говорили также, что размер вознаграждения этих генералов зависел от того, имел ли генерал звезду (орденскую. – Л. Б. ), настоящую или персидскую, или же не имел никакой. Штатские генералы приглашались лишь comme pis-aller [на худой конец] и ценились гораздо ниже…

«Цивилизованный» купец. 1830-е гг.

Между гостями истово двигалась полная женщина в шали и повязке на голове и, подходя то к одному, то к другому, приглашала их за собой следовать. По ее настойчивому зову, спустился и я в нижний этаж в квартиру новобрачных и должен был осмотреть не только всю обстановку, но и разложенное на сундуках и на столах приданое во всех его подробностях, кончая кружевными наволочками и атласным одеялом на двуспальной кровати, у которой стояли туфельки, причем моя спутница, оказавшаяся свахой, показала мне лежащий в одной из них полуимпериал «на счастье». По обе стороны двери стояли два небольших мешка с овсом для осыпания молодых, когда они вступят в опочивальню…

В середине ужина произошло замешательство вследствие того, что один из самых почетных гостей, старик с двумя золотыми медалями на шее, вдруг нетерпеливо ударяя кулаком по столу, стал требовать «яблочка». Все остановились, ему почтительно и торопливо подали требуемое, он отрезал кусочек, пожевал с кислой гримасой и сказал: «Пошел дальше!» – пиршество продолжалось с самыми неумеренными возлияниями…

На другой день, часа в четыре, в дверь моей комнаты постучался «молодец из города» (так назывался Гостиный двор), где были лавки вчерашнего виновника торжества, и, подавая мне завернутую в салфетку корзиночку с фруктами, заявил, что молодые приказали кланяться и объяснить, что они в добром здравии» (184; 295–297).

Дополняя мемуариста, отметим, что купеческая свадьба была не не свадьбой без свадебного генерала «со звездой и с еполетами»: «Было время, когда на купеческие свадьбы приглашались генералы, правда, не действительные, а отставные, они не были родней ни жениху, ни невесте и даже не были совсем знакомы с ними, но приглашались для «большей важности» и получали за это особую плату». Точно так же не обходилось и без пышной кареты с зеркальными стеклами для новобрачных, обычно заказывавшейся «от Ечкиных» (наиболее известных содержателей экипажей), без длинной вереницы экипажей для поезжан, с лошадьми, украшенными лентами и цветами, без густой толпы народа у ворот, ожидавшей угощения и подарков, и без квартального и нескольких полицейских «для порядка». Очень подробно и поэтапно описывал купеческую свадьбу автор «Ушедшей Москвы» И. А. Белоусов. Браки устраивались свахами.

Таким же пышным было и другое семейное событие – похороны: с длинным поездом карет и колясок, хотя бы и пустых, с многолюдными и долгими поминками, на которых нарочито приглашенный самый звероподобный протодиакон время от времени провозглашал «Вечную память», подхватываемую синодальными певчими, и с толпами народу во дворе и на улице, для которого устраивались специальные столы и заготавливались мелкие деньги.

Разумеется, в этой жизни купечества, придерживавшегося (скорее, неосознанно) традиций, были различные варианты. В некоторых домах обстановка была «комильфотнее», хотя и не сильно отличалась. Образ жизни в домах патриархального купечества среднего достатка был прост: «Чаепитие утром, днем и вечером, долгие сидения за кипящим самоваром, обильные жирные обеды и ужины, отдыхи днем, карты, приживалки…» (6; 57). Вернувшись из амбара или лавки, хозяин плотно ужинал (обедать на месте торговли ему обычно не удавалось), обходил свои владения, собственноручно запирая все замки, вплоть до уличной калитки, и, помолившись, с сумерками заваливался спать. Дворнику, часто какому-нибудь бедному родственнику, строго наказывалось никого со двора не пускать и всю ночь нести караул. А чтобы дворник не пропустил какого-нибудь любителя лазать через заборы, с цепи спускались огромные «меделянские» псы, ходившие на медведя. Естественно, что молодежи – купецким сыновьям или племянникам, жившим у «дяденьки», и приказчикам именно вечером страсть как хотелось погулять. Выход был один – подкупить дворника гривенником-другим и вылезти под ворота, вынув подворотню, а под утро, по уговору, вернуться тем же путем. И, упаси боже, было попасться на глаза не вовремя вскинувшемуся от ночного кошмара хозяину: «таской» могло и не обойтись.

Нередко ветхозаветные хозяева задерживали приказчичье жалованье, обещая выдать все разом при расчете, но, изгоняя из дому за «развратное поведение», могли «зажилое» и не выдать. Зато, нуждаясь в карманных деньгах, так необходимых молодому человеку, мальчики в лавках от младых ногтей учились таскать из кассы по гривенничку-пятиалтынничку, «молодцы» умели утаить уже рублишко-другой, а старший приказчик крал десятками, а то и сотнями рублей, сколачивая себе капиталец для заведения собственного дела («Тогда не только простые приказчики, но даже управляющие крупными делами получали до смешного маленькое жалованье, да и его не у всякого хозяина решались спрашивать; но все с годами составляли себе капиталец и по большей части заводили собственное дело») (133; 62). Уличить в таком воровстве их было мудрено: ведь они и учились в лавках добывать деньги, в том числе обманом. Да, можно полагать, и сам хозяин, понимая, что его обкрадывают, лыка в строку не ставил: главное – умей воровать; ведь каждый понимал, на какие средства отходящий от хозяина приказчик, получавший грошовое жалованье, заводит свое дело. Такова уж была мораль.

Вообще вопрос о купеческой морали – в высшей степени сложный. Еще в XVII в. заезжие иностранцы подчеркивали склонность «московитов»-купцов к жульничеству, особому умению обмерить, обвешать, обсчитать, всучить гнилой товар. Так ли это было или нет – сказать трудно, однако не с тех ли времен дошли до нас поговорка «Не обманешь – не продашь» и понятие «казовый (или «хазовый») конец» – верхний конец «штуки» ткани, свертка кожи, который демонстрировали покупателю. Современное общество питается множеством исторических мифологем – представлений о прошлом, позволяющих более комфортно пережить современную ситуацию глобального кризиса. Мифологемы строятся не на знании прошлого, а на желании видеть его таким, каким оно видится. Среди этих мифологем – и представление о русском купечестве с его высокой культурой, меценатством и особом «твердом» купеческом слове, под которое совершались миллионные сделки. Можно даже точно указать, откуда пошла эта формула о купеческом слове.