Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога

Приписка и покупка крестьян к заводам были прекращены еще в XVIII в., а в XIX в. разрешено было их освобождение: устаревшее посессионное право ограничивало инициативу предпринимателей, которые, впрочем, мало стеснялись им и постоянно нарушали. Казенные и кабинетские предприятия стали использовать труд «непременных мастеровых», набиравшихся путем рекрутирования, как солдаты, с наследственным положением, а купечество все шире стало прибегать к наемному труду. Однако окончательно приписные и посессионные рабочие были освобождены только с отменой крепостного права.

Кроме того, до конца XIX в., главным образом на рудниках, приисках, солеварнях, а отчасти и в металлургии у печей, использовался труд ссыльно-каторжных, разумеется неквалифицированный, требовавший лишь огромных физических усилий. В своем месте читатель сможет познакомиться с «картинками» работ каторжников в сибирских рудниках. Поистине, это была настоящая каторга. Но рядом с каторжными трудились вольные горнозаводские рабочие: «Разница была одна: у каторжных за содеянные преступления положены были сроки, у заводских служителей работа была бессрочная, и то только потому, что они родились от таких же заводских служителей и подзаводских крестьян. Бывали случаи, что последние нарочно делали преступления, чтобы сделаться каторжными, а стало быть, попасть в срочные работы» (106; 160). С 12 лет сын горного служителя поступал уже на работы, сначала легкие и только летом, а с 18 лет наравне с каторжниками впрягался в настоящую работу. Работы продолжались 25 лет – если рабочий поступал из рекрут и 35 – если был сыном заводского служителя или солдата местного конвойного батальона. «Таким образом, служитель, получая одинаковое жалованье и содержание с ссыльно-рабочим, разнился тем, что работа для него была почти бессрочною, тогда как ссыльнокаторжный имел в перспективе самый долгий срок – двадцатилетний. Те же дела тех же архивов переполнены рассказами о случаях побегов с работ горных служителей… Они совершали в бегах преступления для того, чтобы получить наказание плетьми, или шпицрутенами, и быть записанными в разряд ссыльнокаторжных, то есть срочных горных работников», – писал известный бытописатель, обследовавший сибирскую каторгу, С. В. Максимов (106; 266–267). Вот так: обследовал каторгу, а написал о «вольных» рабочих!

Но пришло время и каторжники покинули рудники, а рудничные работы оказались полностью в руках вольнонаемных – освобожденных в 1862 г. заводских работников. Работали они в течение двух недель по 12 часов, а третью неделю отдыхали. Вознаграждение у них было по-прежнему одинаковое со ссыльными: на заводах и рудниках по 50 коп., на золотых промыслах – по 2 руб., да еще казна прибавляла к этому по 2 пуда муки в месяц.

Все это было в «процветающей» и «динамично развивавшейся» России.

Была еще одна категория «рабочих» – крепостные крестьяне на помещичьих мануфактурах. Все более нуждаясь в деньгах (с развитием понятий о роскоши и комфорте натуральное хозяйство все менее удовлетворяло помещиков), душевладельцы все чаще заводили свои предприятия, в основном для переработки собственного сырья. Для их обслуживания использовались и свои крепостные, обычно работавшие «брат за брата»: один человек из семьи постоянно жил и трудился на мануфактуре, за что вся семья освобождалась от повинностей. Семье, разумеется, было хорошо, но положение таких мастеровых граничило с рабством, что сильнейшим образом воздействовало на нравственность таких рабочих. Они считались кончеными людьми, и пьянство, воровство, разврат, полная аморальность были неотъемлемыми признаками помещичьих мастеровых. Впрочем, такие рабочие, сравнительно немногочисленные (помещичьи фабрики были небольшими), сосредоточивались почти исключительно в деревне, перерабатывая сельскохозяйственное сырье.

Огромная масса рабочих, преимущественно портовых грузчиков и бурлаков, состояла из босяков, беспаспортных бродяг. Хотя беспаспортный подлежал высылке по этапу к месту жительства или ссылке на жительство в Сибирь, нуждавшиеся в рабочих руках предприниматели всячески укрывали их от полиции или просто подкупали ее, чтобы она не совалась к рабочим. Зато такие рабочие и были абсолютно бесправны: их в любой момент можно было обсчитать, выгнать или выдать полиции. А это было чревато неприятными последствиями: босяки не только не имели «вида на жительство», то есть были беглыми, но частенько имели и более серьезные счеты с законом: почти сплошь это были воры, разумеется по мелочам, если что-нибудь плохо лежало, но нередко и грабители и даже убийцы. Поэтому за каторжную работу и удовлетворялись они копеечной поденной платой, которая тут же и пропивалась или проигрывалась. В опорках на босу ногу, в бесформенных лохмотьях, грязные и испитые, они беспрерывной цепочкой по гнущимся сходням несли на спине в бездонные барки или с барок в огромные амбары 5 – 8-пудовые кули с хлебом и солью, полосовое железо, пиленый лес, катали бочки со смолой и дегтем. Разумеется, ни о какой охране труда и технике безопасности и речи быть не могло, и несчастные случаи вроде падения с грузом с высоких сходней были повседневными явлениями; а если и убережет Бог крючника-галаха от нечаянной гибели, все равно ждала его смерть от грыжи, горячки, холода, водки или ножа случайного товарища где-либо под забором. Лето было для этих золоторотцев (ироническое название, по аналогии с ротой дворцовых гренадер, носивших мундиры, сплошь расшитые на груди золотыми галунами) благодатным временем, летом босяк был сыт и пьян. Но зимой, когда не было работы и не было крыши над головой, наступало полное горе; поэтому этих несчастных звали еще зимогорами: зимами они горе мыкали. На ярмарках, пристанях и в портах собирались они многими тысячами, а потому эти места почитались среди законопослушной публики опасными. Такие ярмарки, как Нижегородская, отличались не только многомиллионными оборотами товаров, но и купеческим разгулом, пьянством и развратом, собирая со всей России огромные массы темного люда – от карточных шулеров и проституток всех мастей до мазуриков и грабителей, и среди бесчисленных амбаров и бунтов товара не только ночью, но и днем немудрено было лишиться и денег, и даже самой жизни.

На буянах (искусственных островах на сваях для складирования товаров) и пристанях работали и профессиональные рабочие, имевшие некоторую квалификацию и специальные приспособления. Это были крючники, подцеплявшие многопудовые кули и тюки острыми стальными, изогнутыми, как серп, крюками; катали, бегом катавшие по узким доскам тачки с насыпным грузом, и носали, или носаки, переносившие на плече длинномерные грузы – доски, брусья и полосовое железо; чтобы не сбить плечо, на нем они носили мягкую кожаную подушку. Шли сюда городские мещане, обитатели пригородных слобод, подгородные крестьяне, более обеспеченные и жившие по домам, то есть не столь зависимые от хозяев и лучше оплачивавшиеся. В Петербург в 1912 г. по Неве поступило 276 млн пудов грузов и отправлено было 6 млн пудов; около 130 млн пудов пришло морем и около 90 млн было отправлено. Кто-то же все это выгрузил и нагрузил? Подъемные краны? Не смешите… «Впоследствии… я сам наблюдал, считал, соображал и пересчитывал, и убедился, что самый слабосильный грузчик перетаскивал на своей спине столько товаров (по весу), сколько за день не перевезет и лошадь. Видал я неоднократно, как переносит грузчик тяжесть в 20–35 пудов: пристанские мостки под ним гнутся, все жилы у него наливаются кровью, и он не идет, а передвигает ноги. С такой ношей приходилось пройти 15–20 и более саженей» (59; 223).