Светлана Адоньева - Традиция, трансгрессия, компромисc. Миры русской деревенской женщины

Следующая история, рассказанная Еленой Львовной С., 1916 года рождения, построена на том же мифологическом сюжете и вскрывает спорную природу той области знаний, о которой обычно не говорят: есть ли жизнь после смерти и какая она? Елена Львовна рассказывает, что они с мужем договорились о том, чтобы подать весточку с того света: кто первый умрет, подаст знак. После своей смерти муж подал знак, но не выполнил вторую часть договора: они договорились, что умерший не будет «пугать» живого. Когда Елена почувствовала присутствие умершего мужа, она напомнила ему об этом:

У меня дед (муж) помер. Спорим с ним, вот что: «Дедко, ты прежде умрешь, дак ты мне заметку дай. А я прежде – я дам. Но только не пугай». Иван <���сын> был в отпуску. Пошли <���Иван с кем-то> на Глебово. А я до сорока дней никуда не ходила, тут была. Забралась на печку и сижу. Слышу: двери открыл, по мосту идет. А я занавеску откинула. Думала, что Иван возвращается. Там рундучок был. И чую, в сапогах на этот рундучок ступает. И никого. А я полежала, в 12 часов вышла на улицу. <���Увидела, что далеко никого нет.> Журналы взяла да перебираю журналы. Вдруг стучится, идет. Дверь открылась настежь. Потом тихо, потом закрылась. Осталась щель. Я говорю: «Дедко, я дома одна, не пугай меня». Двери открылись, а никто не зашел. (д. Иштомар, Белозерский район, Вологодская область, 18 июля 1998 г., ФА, Bel19-40).

Эта история нетипична для женских рассказов о сверхъестественном: Елена ищет доказательств жизни после смерти. Но хотя в рассказе такое доказательство и приводится, больше внимания уделяется страху рассказчицы. Хотя она упоминает о своем страхе лишь в конце рассказа («Дедко… не пугай меня»), перечисление необъяснимых происшествий пробуждает в ней страх в момент рассказывания и вызывает страх и интерес у слушателей. Послание очевидно: рассказчица платит страхом за любопытство. Скрытая мораль, по всей видимости, такова: заключая договор с мужем, она упускает из виду, что человек не может контролировать действия выходцев из иного мира. Просить мертвеца «не пугать ее» все равно, что просить ветер не дуть. Это история об опыте переживания страха при встрече с потусторонним [124].

История, рассказанная нам Зоей Павловной Т., 1935 года рождения, – о непреходящей силе любви:

Нас трое сестер было. Вместе спали. Маму свезли на кладбище, а она на второй день пришла. И гладит по головушке. Ладаном-то пахнет. (д. Искрино, Белозерский район, Вологодская область, 23 июля 1998 г., ФА, Bel19-43).

Когда старший (родитель, священник) благословляет, он касается головы человека. Умершая мать не уходит, не благословив детей. Это рассказ об утешении – кто нас любил, продолжает любить и после смерти. Если в приведенных выше историях говорилось, что мы должны уважать и почитать покойных, то эта история напоминает нам о том, что мертвые тоже могут почтить нас своим присутствием и благословением. Она может служить основанием жизненного кредо женщины: в ней обнаруживаются и источник жизненных сил, и модель материнского поведения. Материнская фигура-дух, благословляющая детей, конечно же, напоминает безусловный образ материнства: Богородицу, всеобщую мать и владычицу [Bulgakov 1932: 164; Hubbs 1988: 101]. История о материнском благословении ясно показывает исключительную важность этого образа для рассказчицы. Упомянутые в ней ощущения (запах и прикосновение) создают чувственный образ того, чтó значит – иметь такую мать. Если в первых приведенных примерах главным было нарушение правил, влекущее за собой страх последствий, то в последних трех самым важным для женщин-рассказчиц становится чувство любви. Итак, рассказы о посещении сверхестественных сил, как мы видим, тематизируют целый спектр чувств и переживаний.

В большинстве случаев былички – составная часть разговора. Когда фольклористы фиксируют ритуалы или исполнение песен, они являются наблюдателями, а не адресатами этих форм фольклорной речи; записывая сказки, мы становимся слушателями. Но жанры устной прозы предполагают иную коммуникативную ситуацию: фольклорист становится участником разговора, заинтересованной стороной, и природа его интереса не всегда очевидна рассказчику. Это всегда разговоры, в которых исходный интерес не назван. Наш первый пример это демонстрирует: информанту неясно, что хочет знать интервьюирующий, задавая вопросы о «доброходушке». Интервьюируемый преодолевает это затруднение, найдя эквивалентное понятие: ангел-хранитель. В ходе диалога создаются новое общее смысловое пространство и новые отношения – учителя и ученика.

В некоторых наших примерах мы отмечали дидактическую функцию рассказов, а также передачу традиционных практик от старшего поколения, которое уже не нуждается в них, младшему. Были рассмотрены ситуации, в которых участвуют молодые люди, не принадлежащие местному сообществу; но, основываясь на них, мы можем предположить, что молодые члены сообщества выслушивают аналогичные истории, которые рассказываются с дидактическими намерениями. Исследователям трудно создавать ситуации, в которых они могли бы наблюдать подобную передачу знаний от одного члена сообщества другому, от старшего поколения младшему [125]. Тем не менее иногда нам все-таки удавалось наблюдать за обменом историями, происходящим между членами сообщества в процессе беседы, участниками которой мы тоже были. Наше присутствие, конечно, играло свою роль, но мы видели, как члены сообщества подталкивают друг друга к рассказыванию историй и как они на них реагируют, как посредством рассказов создается и накапливается социальный капитал.

Следующая история произошла, когда в гостях встретились три местные женщины, 1925, 1936 и 1945 годов рождения, и американский фольклорист (ЛО). Женщины рассказывали истории из жизни: про убийства, аборты, травмы, как чуть было не похитили детей, чуть было не ограбили и чуть было не убили; о том, как с помощью магии можно предсказать, предотвратить или уничтожить последствия подобных катастрофических событий. История была подсказана целой цепочкой ассоциаций: фольклорист спрашивала о духовных стихах, которые знали женщины, и одна из гостей спросила хозяйку дома, Валентину Сергеевну Г. (нашу главную информантку главы 7), старшую из женщин, есть ли у нее какая-то определенная молитва. Валентина сказала, что у нее есть такая молитва, а другая женщина напомнила ей, что она рассказывала о том, как эта молитва спасла ей жизнь. Валентина ответила, что молитва спасала ей жизнь трижды; затем она рассказала о двух из этих случаев. В отличие от приведенной выше беседы о домовом этот разговор принес богатый урожай в виде рассказов о разных событиях, участниками которых были сами рассказчики. Эти истории явно рассказывались с развлекательными целями, а также в качестве подтверждения убеждений рассказчика и демонстрации знаний о духовном мире – в данном случае православном. Обе позиции – рассказчика-увеселителя и человека сведущего в делах духовных – очевидным образом служили росту социального капитала повествователя. В частности, нескрываемое стремление Валентины показать глубокое знание православных текстов могло быть спровоцировано присутствием гостьи – местной женщины, которая в сообществе исполняла роль чтицы на поминальных службах. Женщина сама избрала себе эту роль (сама научилась читать по-церковнославянски), но для ее реализации требовалось благословение священника. Возможно, по этой причине местные жители относились к ней с уважением и даже в некоторой степени завидовали ее особому положению. Эта женщина не участвовала в разговоре, но было важно само ее присутствие. Участницы разговора в порядке вступления в беседу: Катерина Михайловна (1936 год рождения), Валентина Сергеевна Г. (1925 год рождения) и Лора Олсон (1962 год рождения).