Светлана Адоньева - Традиция, трансгрессия, компромисc. Миры русской деревенской женщины

Вопреки представлениям собирателей советского периода, многие жители русских деревень действительно верили в то, о чем они рассказывали. Вера коренится в них так глубоко, что присутствует в нарративах, как правило, в виде невидимой связки, которая организует сюжеты и оформляет сценарии [Веселова 2000: 14 – 15]. Рассказчики актуализируют верование в процессе наррации, конструируя смыслы способом, известным членам сообщества. Мы обращаем особое внимание на то, как коммуникативный контекст ситуации рассказа – отношения и роли участников беседы – влияет на выбор слов (а также деталей, определений и выводов), которые нарратор решает включить в рассказ или выделить особо [128].

Целью многих историй, которые мы записали, было не столько доказательство существования иного мира, сколько, например, обучение слушателей устанавливанию отношений с умершими: сюжеты основывались на этих отношениях, сценарии предписывали способы их реализации. Для наших собеседников отношения с родом являются значимыми, причем особенно значимы отношения с умершими членами рода, предками, «родителями»; они требуют особых практик. Не менее важны отношения с силами , а для некоторых людей – с Богом. Именно поэтому вопросы о внешнем виде сверхъестественных сил приводили в замешательство: важно не то, как сила выглядит, важно то, как человек себя ведет по отношению к миру сил.

В заключение мы хотели бы подчеркнуть, что посредством таких рассказов происходит согласование отношений и ролей между участниками коммуникации. Рассказывая как членам сообщества, так и посторонним истории о столкновениях с силами иного мира, деревенские жители использовали нарративы (и мемораты, и фабулаты), чтобы конструировать жизненный мир, в социальную сеть которого вовлечены живые и мертвые, люди и силы. При этом они проигрывали определенные роли, показывая, как с их помощью можно конструировать многосоставную, сложную, требующую постоянного коммуникативного согласования относительную идентичность. В следующей главе описывается иной аспект этой идентичности: похоронные и поминальные практики, посредством которых деревенские женщины строят свои отношения со смертью и умершими.

Вера как опыт и как практика – то, что обычно называют народной религиозностью, – важный элемент мира наших собеседниц. Нам было бы трудно представить, каков он для деревенских женщин, опустив опыт, связанный со смертью и умершими, вокруг переживания которого, как мы осознали, складывалась значительная, если не большая часть наших полевых интервью. В каком-то смысле никакой иной контекст не требует столь полного проявления жизни духа. В основе обращения человека к метафизическому плану бытия лежит страх смерти. Эта глубокая и сложная связь между смертью и религиозностью и будет рассматриваться в настоящей главе.

Смерть и отношение к ней – основной мотивирующий фактор религиозных верований [Malinowski 1954]. Мы склонны согласиться с Зигмундом Фрейдом и другими учеными (психологами, философами, физиологами) в том, что этот экзистенциальный страх имеет универсальный характер [Becker 1973]. Фрейд оценивал любую веру в бессмертие как проявление детского отрицания реальности смерти. Карл Юнг видел это иначе, утверждая, что когда человек принимает миф о вечной жизни, страх смерти оказывается укрощенным. «Только если мы осознаем беспредельность мироздания, – отмечал ученый, – мы можем избежать фиксации на бессмысленных и недостижимых целях. Когда мы понимаем и чувствуем, что в нашей жизни мы уже связаны с бесконечностью, наши желания и установки меняются» [Jung 1963: 356 – 357]. По Юнгу, бессмертие – миф не потому, что это неправда, а потому, что это – священная история, то есть миф в антропологическом понимании. Юнг полагал, что для живых важна связь с вечностью, так как она помогает жить полноценной, наполненной смыслом жизнью. Основываясь на юнгианском подходе, психологи Роберт Джей Лифтон и Эрик Олсон [Lifton, Olson 1974; Lifton, Olson 2004] подробно описывают пути, посредством которых человек может соотносить себя с вечностью. Они используют определение «символическое бессмертие», под которым понимают «понятия, образный ряд и символы, наделяющие переживания смыслом» [Lifton, Olson 2004: 34].

Наши собеседницы, как это видно из многих интервью, сталкиваясь со смертью, опираются на традицию, которая обеспечивает им значимую поддержку. Более того, их культура предлагает целый ряд приемов символизации бессмертия, описанных в типологии, предложенной Лифтоном и Олсоном. Так, деревенским женщинам свойственно глубокое понимание биологического бессмертия: понимание того, что жизнь человека действительно продолжается в его потомках. Жизнь деревни – в силу типа хозяйства – предполагает тесную связь с природными ритмами. Идея бессмертия заложена в сезонном цикле: мы наблюдаем это в череде праздников солнечного календаря, соединяющих природные явления с почитанием предков. Кроме того, ремесла и рукоделье – изготовление орудий, ткачество, вышивка, шитье и вязанье – связывают человека с теми, кто жил и создавал эти предметы задолго до его рождения; узоры, созданные руками тех, кого уже нет, по-прежнему украшают его жизненное пространство. Народные верования обладают хорошо развитой мифологией загробной жизни, рая и ада, а также бессмертия души. И наконец, требующие особых знаний обязанности и практики деревенских женщин создают множество ситуаций, в которых человек получает метафизический опыт, обеспечивающий, по утверждению Лифтона и Олсона, контакт с бессмертием. Это может происходить посредством экзистенциальных переживаний, среди которых изменение обычного восприятия времени (например, во время родов) и оформляющих их ритуалов, или в процессе глубокого переживания личного горя. Судя по многочисленным рассказам наших собеседниц, переживания, связанные с изменением жизненных сценариев, подвигают человека к поиску выхода в духовную сферу. Тяжелое переживание «временной смерти», обеспечиваемое разрывом сценария жизни, заставляет человека обратиться к бесконечности мироздания.

Исследования женских рассказов о приготовлениях к собственной смерти, о похоронах, поминальные обычаи, а также наши собственные наблюдения за этими ритуалами дают нам возможность показать мемориальные практики, которые в русских деревенских сообществах являются женской обязанностью. Женщины обычно возлагают на себя эту ответственность, только достигнув определенного возрастного статуса, однако это не происходит автоматически, но предполагает переживание женщиной утраты как особого внутреннего опыта. Мы начнем рассмотрение отношения к смерти в русской традиции с описания формирующих его практик.