Светлана Адоньева - Традиция, трансгрессия, компромисc. Миры русской деревенской женщины

– Вот я причитала по своему дак сыну…

Причитать-то хорошо можно, а рассказывать-то плохо, да я и не могу. Ой.

Как-то уже что же и забыла уж.

Вот так.

– Вот так причитали?

– Да вот причитать-то тянуть надо долго. Но… Потом…

Только причитается. Тут укласть еще много чего можно. Я только тут… маленько, вот, девушка. Поняла?

– Угу. Вот так, да?

– Там разные причёты еще ведь есть, и долго.

– А вы больше не знаете?

– Нет. Да знаю много, но все ведь забыла, дак. Все забыла. Это на съезжем-то <���празднике. – СА> я племянника тоже причитала. Умер молодой племянник.

– А не помните как?

– Дак вот это я только причитала. Не могу причитать я теперь, не могу. Долго. (д. Ивановская, Белозерский район, Вологодская область, 25 июля 1997 г., ФА, Bel17a-36).

В поэтическом тексте этого причитания Наталья Николаевна изображает себя опытным проводником, сопровождающим новопреставленного, которому открыто, что там ести : «Ты пойдешь, да мила ладушка, в дальнюю дороженьку, за леса да за дремучие, за болота за зыбучие». Несмотря на то что в причитании идет речь о будущей жизни, в нем подчеркивается, что мертвым нет дороги обратно. Русская традиционная культура полагает смертный переход необратимым, оттуда «сторожа» и «караулы» «не отпустят на родимую сторонушку».

Наталья Николаевна подчеркнула, что причитание свежо в памяти, поскольку племянник, о котором она причитала на съезжем празднике (так называются календарные праздники, на которых семья принимает в гости родню), умер недавно. Но, как она сказала, в причитании можно рассказать много больше. Это был лишь небольшой отрывок, она жаловалась на то, что не может причитать; очевидно, это происходило потому, что ей не хватало соответствующего контекста. Посредник между жизнью и смертью включается в действие в ситуации крайней нужды, желание фольклориста услышать причитание такой нуждой не является.

В другом интервью говорится именно об этом. Мужчина 1945 года рождения вспоминает в разговоре с парнем-студентом, что его бабушка могла «включать» и «выключать» свою способность к причетному речевому действию по потребности:

– Я был мальчишкой, да. Там – вот дом стоит, – и умер старик. А у них какая-то была неприязнь с бабкой, но в деревне кроме нее не осталось причитать. Ну и бабку пришли звать. «Надежда Ивановна, давай, надо попричитать». А умер старик Алешенька Костров. Бабка собирается и этого старика ругает: «Ух, за кого причитать надо!» И я думаю: «Ну, бабушка, наверное, не пойдет». Нет, бабушка пошла, села у гроба. Как заголосила! Там чего-то там говорит – голосит. Все это искренне, слезы у нее градом текут! Я думаю: «Ничего себе, шла только что, такие неприятные вещи говорила». Короче, она свое время отработала, приходит домой. И она уже забыла про этого старика.

– А ей за это деньги платили?

– Я думаю, что нет. А просто она, как сказать, вроде как профессиональной плакальщицы, которые умели выразить свои чувства, что вокруг них там все родственники просто рыдали. И она рыдала. Она выходила, у нее все это восстанавливалось, она возвращалась к нормальной жизни, и для нее это все как будто забывалось. Театр, понимаешь, деревенский театр, причем страшно искренний. Ну, там как причитали: какой он хороший. Все это выдавалось на таком надрыве, что все окружающие понимали: это такой человек ушел! (Мужчина, 1954 г.р., Вашкинский район, Вологодская область, 19 июля 2000 г., ФА, Vash17a-2)

Для интерпретации описываемого мы вновь обратимся к теории Ирвина Гофмана: очевидно, ритуальное поведение причетницы осуществляется в театральном фрейме, который следует определенным принципам сценического действия. Исполнительница обычно сидит, подавшись верхней частью туловища вперед, частично закрывая лицо руками. В причитании используется повторяющаяся мелодическая фраза с нисходящим контуром, со всхлипываниями и вздохами. Часто используется высокая тесситура: причетница «вопит тонким голосом». В большей части региональных стилей последнее слово в конце каждой поэтической строки обрывается на гласной и строка заканчивается нисходящим глиссандо: «Ой, что-то мне тошнё (хонько)». Несмотря на конвенции приватного мужского разговора, в вышеприведенном интервью причитание, тем не менее, названо «ужасно искренним»: никто не имитирует эмоции. Напротив, эмоции вызываются и продуцируются ритуальной ситуацией.

Женщина, начав причитать, обращается к своему собственному опыту горя. Многие информантки говорили о том, что они не умеют причитать, но, начав показывать нам причетную интонацию, они делали это со всей искренностью. Само исполнение вызывало плач. Как объяснила Наталья Николаевна, они учились причитать на своем собственном опыте горя и потери:

– А вот вас кто учил причитать-то?

– Никто не учил, я сама научилась.

– Сама. А вот как? Слушали, как другие причитают?

– Дак ведь маленько слушала от людей. Матушка, горе пристигнет, так сама научишься. Вот, пока горя нет, так нет. Не плачется. (Женщина, 1904 г.р., д. Зубово, Белозерский район, Вологодская область, 23 июля 1997 г., ФА, Bel17a-36)

В Потьме (Ульяновская область) опыт горя мотивировал множество разнообразных духовных практик. Пример этой деревни может сказать нам много о миссии старших женщин как духовных медиаторов в постсоветское время, о духовном лидерстве, передающемся внутри социальных групп. С 1930-х годов в этой деревне старшие местные женщины возложили на себя ответственность за духовные аспекты жизни. Хотя исследователи наблюдали это часто в постсоветских деревнях, ситуация в Потьме была особенной: женщины регулярно сами проводили домашние богослужения (службы, которые в норме проводит священник в церкви). Их история показывает, как сочетание внутренних (эмоциональных) и внешних (исторических) обстоятельств приводит женщин к необходимости принять на себя роль духовного авторитета. Местный приход, в прошлом включавший сообщество в институт официальной Церкви, с тридцатых годов превратился в тайную, неофициальную, порой буквально подпольную организацию. Церковные службы стали проводиться исключительно женщинами, хотя произошло это не сразу (сначала мужчины, бывшие служители церкви, руководили ведением богослужений). Знание церковной службы и печатные источники, необходимые для ведения богослужений, передавались женщинами друг другу, поскольку именно они осуществляли эту практику.