Светлана Адоньева - Традиция, трансгрессия, компромисc. Миры русской деревенской женщины

– А… Нельзя петь?

– Да. У ей году нет. Еще полгода нету.

– Нельзя петь, да, когда, значит…

– Да, да-да. Дак она остерегается. Она так-то… ходит! Но остерегается петь.

– А это… когда кто умрет? И когда муж умрет, и когда… сын умрёт…

– Да-да, вот я тоже, я траур тоже делала год. Платок носила…

– А какой платок?

– Черный.

– Черный платок, да, носят?

– Да-да-да. И никуда не ходила. Никуда! (д. Селище, Лешуконский район, 8 июля 2009 г., ФА, Lesh17-2)

Большухи и старухи отвечают за утверждение и поддержание стандартов поведения, в частности посредством сплетен и пересудов. Нина Осиповна имеет в виду, что эта женщина поступает правильно, отказываясь петь, но «ходит всюду» – а это неправильно для матери, меньше года назад потерявшей сына. В 2005 году, когда я (ЛО) жила у Валентины Сергеевны Г. (которой тогда было 80 лет и которая год назад потеряла дочь), та еще никуда «не выходила» – не ходила в гости, на общие праздники («на люди»). Когда одна из ее подруг отмечала свой день рождения, Валентина Сергеевна села на скамейку за оградой своего дома, чтобы люди видели, что она не пошла на празднование. Я пошла на этот день рождения, и она считала, что я «сходила за нее». Валентина Сергеевна любила петь, но пела только духовные стихи, говоря, что боится общественного порицания за пение светских песен. Даже когда мы слушали записи песен, сделанные мною в предыдущие годы, она просила меня сделать звук потише, чтобы не услышали соседи. Я спросила, когда ей снова можно будет петь. Срок в пять лет показался достаточным и вполне безопасным, поэтому Валентина Сергеевна радушно пригласила меня попеть с ней через пять лет, когда ей исполнится восемьдесят пять.

Какую цель имеет подобный контроль над поведением? Изменение поведения и есть изменение статуса, радикальное изменение жизни неизбежно отражается на повседневном существовании человека. Не изменяя жизнь, отрицая произошедшее, человек отказывается от своего собственного опыта. Культурные жизненные сценарии требуют, чтобы боль и потеря не были забыты; сюжет потери будет влиять на то, что человек рассказывает о себе. Потеря принимается, и это позволяет человеку принять и освоить свой новый статус.

Помимо проведения мертвых и живых через похоронный ритуал, старшие женщины в деревне отвечают за память об умерших – поминания. Обычно это делают все большухи-старухи: организуют поминки дома и на кладбищах, а также поминают в церкви во время соответствующих служб. В Потьме женщины совместно поминают всех предков каждой семьи сообщества. Три раза в год – на Масленицу, октябрьские (Дмитриеву субботу) и в субботу накануне Троицы – женщины собираются в доме служить панихиду. Каждая приносит несколько (десять и больше) записных книжек, в которые записаны имена всех умерших членов семьи за несколько поколений.

Во время таких служб, по окончании молитвенных правил, каждая женщина читает вслух имена из каждой записной книжки, начиная со своей семьи, а потом переходя к именам родственников, соседей и друзей, которых нет на службе. Не важно, кто читает: когда мы пришли на службу, нам тоже вручили книжки, чтобы мы вслух читали имена. Также не важно, каким образом имена произносятся – громко или тихо, медленно или быстро. Никто не плакал, чтение не предполагало эмоциональности. Все читали одновременно, поэтому в помещении стоял непрерывный гул голосов. Имена (записанные по святцам) назывались в винительном падеже, каждая группа имен предварялась молитвой, в которой Бога просят дать усопшим мир и покой, и завершалась молитвой о прощении грехов, вольных и невольных, об избавлении от адских мук и о даровании Царствия небесного: «Упокой, Господи, души усопших раб Твоих…»

По местной традиции в один из этих трех дней в году можно было поминать самоубийц и утопленников; они считаются «нечистыми покойниками», но в один из дней для них делается исключение. Дети, умершие до крещения, или некрещеные взрослые (а таких было много из-за того, что советские власти преследовали тех, кто крестился и посещал храмы) представляют собой другой случай; родители должны читать особые молитвы за младенцев, взрослые же сами отвечают за свое крещение, поэтому их поминать запрещается [134]. Как рассказала нам Анастасия Валентиновна В. (1942 года рождения), если человек не был крещен, значит, у него нет имени и он «не существует» в нашем мире.

Истории Анастасии Валентиновны об ее отношении к подобным практикам и запретам много поведали нам о моральных установках старших деревенских женщин. Для многих из них, как показывают интервью, соблюдение православного канона было не так важно, как выражение сопереживания; их нравственность определялась не институтом, а человеческими отношениями (см. [Zigon 2008: 108]). Анастасия Валентиновна предпочитала нарушить церковные законы, нежели игнорировать чьи-то страдания. По православному канону самоубийство является смертным грехом, и поминать самоубийцу тоже считается грехом, но Анастасия Валентиновна делала это. У ее соседки было больное сердце и диабет, она не могла лежать, а могла только сидеть. Ей некому было помогать, а семья «сбросила ее, как говно с лопаты». Старший сын стал алкоголиком, младший – ушел от своей жены. Анастасия Валентиновна ухаживала за этой женщиной в последний год ее жизни. Однажды та сказала ей, что устала от такой жизни и повесится после того, как повидает детей. Она была очень верующей и понимала, какой грех она собиралась совершить, но ее последней просьбой было похоронить ее по-христиански. Анастасия Валентиновна подчеркивала, что «у нее не было другого выбора», кроме как совершить самоубийство; страдания довели. Поэтому Анастасия Валентиновна сделала все, чтобы выполнить последнюю волю соседки, и ту похоронили на кладбище – что запрещено законами православной церкви, по которым только те, кто покончил с собой из-за психической патологии, могут быть похоронены по церковному обряду [Степаненко 2006].

Сон, который позднее приснился Анастасии Валентиновне, подтвердил ей правильность ее поступка: ей приснилось, что она идет вдоль реки и видит ту женщину, которая что-то весело стирает. Когда женщина замечает Анастасию Валентиновну, она говорит ей: «Господь спасет тебя за это». Анастасию Валентиновну этот сон поразил, она продолжила поминать соседку и на девятый, и на сороковой день после смерти, раздавая «потайные милостыни», или «милостыньки» – тайные дары (практика, о которой мы расскажем ниже). То есть несмотря на однозначный религиозный запрет, Анастасия Валентиновна прислушалась к голосу своего сердца, который говорил, что страдания оправдывают самоубийство, а также к сигналу из иного мира, который подтверждал правильность ее действий. В моральном пространстве Анастасии и других женщин жалость и сострадание создают основу для эмоционально нагруженных связей, которые соединяют всех: и кровных (род), и чужих. Иной мир, утверждая свое присутствие через сны, являет собой наивысшую инстанцию, он выше любых земных институтов (включая Церковь).