Светлана Адоньева - Традиция, трансгрессия, компромисc. Миры русской деревенской женщины

Былины, в которых неверные жены караются смертью: «Чурила и неверная жена» [Былины Печоры и Зимнего берега 1961: 59 – 61]; «Иван Годинович» [Былины 2004: 347 – 350]. Баллада со сходным мотивом – «Оклеветанная жена» (Русский фольклор: сайт. URL: http://rusfolklor.ru/archives/109).

Традиционные фольклорные жанры также посредством тропов передают глубокие чувства: формулы ретивое сердце и тоска-кручина характерны и для былин, и для лирических песен. Однако подобные чувства связывались с ожидаемым поведением: в песнях описывалась любовь девушки и ее влечение к юноше или ее одиночество в браке, а не попрание ею моральных норм, как в этом тексте. В песне «Виновата ли я» не встречаются ни вышеприведенные формулы, ни подобные им; напротив, знаком глубокого переживания становится неконтролируемое поведение – дрожащий голос. Ср. «Батюшку я говаривала» [Соболевский 1897: 8 – 9]; «Калинку с малинкой вода поняла» [Розов 1988: 144 – 145].

Замужним женщинам не возбранялось пить спиртное по праздникам, но пьяная женщина вызывала неодобрение, ее репутация могла пострадать [Denisova, Mukhina 2010: 111 – 119].

Фольклористы квалифицируют такие песни как «семейные лирические». Для сравнения можно привести песню «Катя, Катенька, Катеринушка», которая представляет собой монолог молодой жены: она напивается вместе со своим любовником, и это оправдано неуважением к мужу, «горькому пьянице» [Соболевский 1896: 341 – 342].

Ср. с традиционной крестьянской лирической песней: «Кабы знала я, ведала, / Молоденька чаяла / Свою горьку долю, / Несчастье замужества, / Замуж не ходила бы, / Доли не теряла бы!» [Шейн 1898, № 1197].

Ср. с традиционными лирическими песнями от лица молодой замужней женщины, описывающими ее воображаемое возвращение в отчий дом или на могилу матери, чтобы пожаловаться на семейную жизнь [Розов 1988: 146 – 148, 150].

Линда Дейг утверждает то же самое о легендах [Dégh 2001]. Мы благодарны Жанмари Рой-Виленбой за то, что она указала нам на этот факт.

Наше определение отчасти заимствовано у Росноу и Файна [Rosnow, Fine 1976: 131], хотя и несколько отличается.

Когда мы спросили, о чем частушка, исполнительница объяснила, что «нужна была еще одна монетка», чтобы заткнуть задний проход, дабы предотвратить испускание газов.

Когда мы спросили, что означают последние две строки (поскольку было непонятно, зачем взвешивать отверстие в теле), исполнительница, Нина Васильевна С., со смехом ответила: «Я не знаю, так в песне говорится!»

Ой девушки-голубушки, / Народ мастеровой, / Зарабатывают деньги / На соломе яровой.

Исполнение частушек можно сравнить с бесстатусной зоной ритуалов коммунитас, когда люди переживают социальное единение и равенство [Turner 1969: 109 – 110, 177].

А. С. Архипова и С. Ю. Неклюдов объясняют этот феномен тем, что Соколов и другие подобные ему фольклористы надеялись познакомить публику с тем фольклором, который привлекал их самих, в то время как публично они называли эти тексты «отсталыми» и неподходящими для современности. [Архипова, Неклюдов 2010].

В книге, посвященной прагматике фольклорных жанров [Адоньева 2004], были описаны словесные состязания между индивидами, которые происходили в пространстве частушечного «форума» деревни, в пределах сообщества; здесь же мы обращаем внимание на битвы своих с чужими, членов сообщества с теми, кто вне его.

Татьяна сказала: «Не пою, да забуду, я каждый день пела. Бывать да постынут… Она [тетрадь] у меня никуда не девается. Это она у меня как дневник».

Конечно, неясно, действительно ли именно она – автор; Татьяна Яковлевна может сама не осознавать степени «народности» своих частушек. Возможно, она частично или полностью перерабатывала общеизвестные тексты. Мы благодарны Марку Липовецкому за это предположение.

Сходным образом деревенская женщина (1915 года рождения), написавшая автобиографию, сказала, что она сделала это, чтобы не исчезнуть как песчинка [Козлова, Сандомирская 1996].

На беседу могло повлиять мое присутствие, а также присутствие брата Татьяны Яковлевны.

См. похожие примеры в [Волков 1999: 245, № 1504].

Понимание того, что рождение предполагает обряд перехода в культуре любого типа, в наши дни уже не требует доказательств. См., например, работы по антропологии, посвященные современному институту материнства: [Davis-Floyd 1992; Davis-Floyd 1994].

См. [Белоусова 1988; Белоусова 2003: 339 – 370; Белоусова 2007; Белоусова, Неклюдов 2001: 275 – 302; Щепанская 1994: 15 – 27; Щепанская 1999: 389 – 423; Щепанская 2001: 236 – 265; Rouhier-Willoughby 2008: 63 – 118].

«Кусаю я грыжу и вижу. / Аминь. Аминь. Аминь. / Сидит кошка на окошке / С железными зубами, / С железными когтями / Аминь. Аминь. Аминь. / Она грыжу переедает, и перекусывает, / И переуранывает. / Аминь. Аминь. Аминь». (Ж., 1921 г.р., д. Бекренево, Белозерский район, Вологодская область, 1988 г. [Адоньева, Овчинникова 1993: 100]

«Бабушка» или «матушка Соломанья» (Соломонида) – святая, к которой часто обращаются в заговорах, произносимых над новорожденным: в апокрифах ее призвал Иосиф в качестве повитухи, когда Мария родила Иисуса. См. [Адоньева, Овчинникова 1993: 167 – 168; Юдин 2011].

На Западе приблизительно 80 % осужденных за колдовство были женщинами [Kivelson 1991: 74].

Конечно, есть также и мужчины-знахари. Маргарет Паксон написала исследование, посвященное практике мужчины-знахаря в Вологодской области [Paxson 2005].

Часть материалов, касающихся магической практики, была опубликована С. Адоньевой и О. Овчинниковой [Традиционная русская магия 1993]

См., напр., [Козлова, Степахина; Ильина, Топорков 2006; Костырко 2003].

Сравнительно полное описание опубликованных материалов содержится в исследовании В. Кляуса [Кляус 1997].

О женской власти, контроле, влиянии и способностях см. [Newton 1981].

В этой главе, если информант не назван, имеется в виду Валентина Сергеевна Г.

О передаче колдовских способностей см. [Ivanits: 95 – 96].

Одинокие женщины, вдовы часто занимались самогоноварением в деревне [Denisova, Mukhina 2010: 111].

Обращает на себя внимание фольклорная форма рассказа: лечение проявляется троекратным очищением организма от последствий вредоносной магии. В других рассказах жертву три раза вырвало. Лес в этих историях представляет собой символическое место очищения.