Светлана Адоньева - Традиция, трансгрессия, компромисc. Миры русской деревенской женщины

Большую роль играло образование: советское правительство начало интенсивную программу образования детей и женщин села в 1920-е и 1930-е годы. По утверждению Е. Добренко, с тридцатых годов целью советского образования стало формирование новых ценностей, включая ценности эстетические, а также создание «нового советского человека». Подобный «воспитательный» подход в образовании был более широким (охватывал больше областей знания) и более нормативным (стремился внушить каждому человеку одни и те же стандарты), чем «образовательный» подход, основывавшийся на содержании знания [Dobrenko 1997: 147]. В результате реализации этой образовательной стратегии деревенские женщины с четырьмя классами образования (наше второе поколение, те, что пошли в школу в двадцатых и начале тридцатых годов) подверглись глубокому идеологическому форматированию. Эффективность образования часто зависела от учителей, от поддержки председателя колхоза, возможности родителей обеспечить обувь и одежду и т.п. [Fitzpatrick 1996: 226 – 227]. Те, кто получил семилетнее обязательное образование, введенное в 1939 – 1940 учебном году (то есть третье поколение наших информантов), благодаря школьному чтению были хорошо знакомы с социалистическими нормами и идеологией [68]. Образование влияло не только на то, что читали дети, но и на то, как они интерпретировали прочитанное. В частности, одной из важных эстетических характеристик основного литературного направления, социалистического реализма, был «положительный герой», который должен был служить образцом поведения для молодежи. Конечной целью образования было «развитие и совершенствование советского человека» [Dobrenko 1997: 147, 284 – 293]. Понимание женщинами новой женской идентичности обеспечивалось нарративами о советских героинях, которыми пестрели советские газеты и литература [Chatterjee 2002: 140]. Эти формы пропаганды знакомили деревенских женщин с новыми идеями о мужском и женском равенстве в семье и на работе, о праве женщины на выбор образа жизни и супруга.

Советские школьники активно поощрялись к ослаблению или разрыву связей с семьей и традициями, что должно было послужить реализации их личных стремлений, обусловленных нормами и ожиданиями советского общества. Школы и внешкольные мероприятия культивировали в детях дух волюнтаризма, активности и инициативы. Осуществлялись программы, которые призваны были выработать должное отношение молодых людей к традициям: антирелигиозная пропаганда, кампания за всеобщую грамотность, организованная культурная жизнь (общественное чтение, постановка пьес и организация праздников) и кампания за улучшение санитарных норм и норм гигиены [Partlett 2004; Hoffmann 2003]. Эти кампании преуспевали лишь в том, в чем сами крестьяне стремились к модернизации. Например, борьба с религией (включая непосредственную пропаганду, осуществляемую комсомольцами) не встречала одобрения у взрослых женщин из-за своей агрессивной манеры, а также в силу глубоко укорененной в быт «домашней» религиозности [Гадицкая, Скорик 2009: 301 – 303; Tirado 1996: 353, 359]; однако младшее поколение поддавалось ей гораздо охотнее. Более важной была программа «ликвидации безграмотности». Ликбез оказался особенно эффективным средством изменения женского сознания, поскольку был популярен среди женщин – особенно среди молодых крестьянок, которые рассматривали образование как возможность изменения своей жизни.

Уильям Парлетт утверждает, что гигиеническая кампания, которая была направлена как на телесную гигиену, так и на порядок в доме, была важна для передачи современного понимания активной жизненной позиции детям, поскольку утверждала веру в действенность науки. Она учила детей тому, что способ, которым они взаимодействуют со своим окружением – природным и социальным, – имеет жизненно важное значение. Детей призывали нести знания, которые они получали в школе, своим родителям, и это рождало в них ощущение личной инициативы и целеустремленности [Partlett 2004: 884; Hoffmann 2003: 16 – 18]. Конечно, вопросы гигиены касались прежде всего сферы ответственности женщин.

Несомненно, коллективизм был желанной конечной целью всей этой деятельности. Важным фактором воспитания духа коллективизма на основе новых идеалов были праздники – советские ритуалы, созданные для замещения или трансформации традиционных [Partlett 2004: 885]. Как отмечает Хархордин, основой формирования идентичности нового советского человека был коллектив. Методом его работы был общественный надзор, при котором «группе доверяется задача самоконтроля». Русское деревенское сообщество веками пользовалось этим методом, но в советской модели была добавлена одна существенная деталь, а именно – высокая цель: нравственное совершенствование должно было вести к построению утопического общества [Kharkhordin 1999: 110]. Субъективность, предполагаемая этой моделью, воплощалась в личности, которая непрерывно подвергается коллективной оценке с этической точки зрения, неуклонно стремится к самосовершенствованию и саморазвитию, идентифицируя себя с героями. Таким образом, самосознание становилось целью, которую можно было достичь названными средствами [Там же: 357 – 358].

Итак, конструкция советской личности имела некоторые противоречия: коллективизм был желательным, но средства, ведущие к его достижению, предполагали культивацию агентивности и самосознания, которые лежат в основе индивидуализма. Как пишет Давид Хоффманн, советская власть «поддерживала особый ограниченный тип субъективности, предполагающий просвещение и трансформацию индивидов, даже вопреки их индивидуальности» [Hoffmann 2003: 16 – 17].

Наши собеседницы не ощущали указанного противоречия. Советский коллектив был удобной концепцией для крестьян, которые в любом случае привыкли к контролю коллектива [Kharkhordin 1999: 129 – 130]. Деревенское представление о личности в течение некоторого времени сдвигалось в направлении роста индивидуальных ценностей, поэтому к началу советского времени для старшего поколения уже было привычным жаловаться на то, что молодежь стала слишком склонна отвергать устои общества. Постепенно некоторые аспекты новой поведенческой модели были приняты старшим поколением; после войны, к тому времени, когда наши информантки третьего поколения выходили замуж, самостоятельность и самовыражение уже были достаточно обычным делом, так что их не воспринимали как аномалию. Советская пропаганда предлагала множество моделей сильных женских личностей в качестве примеров для подражания. Что касается элементов традиции, очевидно, что представительницы второго и третьего поколений наряду с принятием новых ценностей, которые соответствовали их представлениям о собственной значимости как личности, сохранили значительный фонд культурных практик своих матерей. В частности, это практика пения – как традиционных песен, так и новых, а также магические практики, в которых посредством заговоров и гаданий устанавливались отношения с иным миром и которые так и не были прерваны, как того хотелось бы советской власти. В повседневной жизни и верованиях деревни магия составляла особую приватную сферу, о которой никто не говорил открыто. Иначе дело обстояло с музыкой и пением. В следующих двух главах мы покажем, что женское традиционное пение было и остается практикой, которая объединяет публичное и приватное, предлагая женщинам общественно приемлемый способ выражения личных эмоций и индивидуальных реакций на диктуемые социумом роли.