Светлана Адоньева - Традиция, трансгрессия, компромисc. Миры русской деревенской женщины

– А вот чтоб спокойный был ребенок?

– Спокойный был, так надо мыть… моют, первый день как из больницы привезут – сразу моют в байне. Моют и говорят, меня тоже Анна Яковлевна научила: я тебя мою, бабушка Соломанья [103] , как Исуса Христа, рабу Божью, например, Нелиньку, на сон, на покой, на рост, на доброё здоровьё, тьфу, аминь, во веки веков. Три раза надо проговорить. Мою и, когды уж вымою, обкатываю, когды уж… обкатываешь, на последнее, на самое. Три раза этак обкачу и это проговорю всех детей, у меня спокойны были дети.

– Это вы сами делали? Вам никто не помогал?

– Сама, меня Анна Яковлевна научила, старушка…

– А вы еще и кому-то мыли?

– Ну, ходила…

– То есть к вам обращаются?

– Угу. А топерь никто не рожаат. Эти слова как выучила, запомнила, так все и знаю.

– А вот когда дома рожают – вот вы рожали ж одного…

– Ну… я не од… да, Володю-то дома одного я рожала…

– А кто принимал?

– А медичка была у нас.

– А вот он родится маленький, и что? Как его моют или что?

– Сразу моют, бабушка мыла, свекровка, сразу намыла.

– А во что заворачивают?

– А просто занаверты, были приготовлены у меня тут пеленки. Раньше я вот ребят ростила, так у меня не было этих беленьких да хороших пеленочек, всяких юбок мама настригла, свекровушка, своих старых, стареньких, эти мягоньки старенькие, эти сорочки у ей были холщовые домотканые… (д. Мосеево, Вашкинский район, Вологодская область, 10 июля 2002 г., ФА, Vash10-22)

В подобных историях речь идет об авторитете, которым обладали свекрови благодаря знанию лечебной магии, а также о соответствующей компетенции, которую приобретали младшие поколения. Рассказчица отмечает, что она мыла детей и для других семей. Советская официальная медицина использовалась параллельно с традиционными практиками.

Конечно, некоторые замужние женщины не становились матерями, обычно из-за бесплодия, своего или супруга. Бесплодие традиционно считалось знаком несчастной судьбы семьи, результатом порчи или родового проклятья. Были специалисты-целители, которые брались за такие случаи. Чего нет в крестьянских представлениях о материнстве и детстве, так это представления о «святости» материнства и особой ценности детей: подобные представления появляются лишь в советском дискурсе материнства [Юшкова 1937: 28]. Смерть младенцев переживалась как горе, но не как трагедия. Смерть ребенка была предпочтительней его страданий, и если младенец не выживал, считалось, что у него было недостаточно сил [Ransel 2000: 183 – 195]. Первый заговор, который мы приводим ниже, был сообщен женщиной 1908 года рождения; второй – женщиной 1936 года рождения. Их готовность принять смерть ребенка ввиду его страданий и готовность облегчить приближение смерти сложились на основе представлений о том, что срок жизни определяется силами, находящимися за пределами человеческого контроля:

С кладбища песочком посыпят ребеночка, как болеет, скажут:

Если болеет, ревит, клали ребенка на стол и разрывали полотно над ним на две части – «овет давали»: «Как будешь жить, пелену повешу на крест, а умрешь, дак закрою». (Ж., 1936 г.р., д. Кротово, Пинежский район, Архангельская область, Pin20-47)

Пелена – ткань, благодарственный дар, который в Архангельской области связывается с обетными крестами. Во многих деревнях есть места, в которых люди обычно ставят такие кресты, на краю деревни или в лесу. Они и в наши дни ставятся там по обету : в критической ситуации человек дает обещание, что если все обойдется благополучно, то он воздвигнет крест в знак благодарности. Другие жители деревни тоже ходят к этим крестам, приносят обеты и благодарят, принося дары. Эта практика подразумевает особый религиозный контекст: вопросы жизни и смерти решаются силами иного мира и предполагают Божье участие. Как отмечает Дэвид Рансэл, слабеньких детей «помещали в особые места, поближе к Богу» [Ransel 2000: 193]. В обоих приведенных случаях, хотя это и не говорится открыто, старшие женщины помогали матери осознать и принять ситуацию тяжелой болезни и возможной потери ребенка. Подобные практики, как и другие, касающиеся здоровья ребенка, не были нужны женщинам до того, как они становились матерями.

Как мы уже показали, женщина постигала знания и навыки, связанные со «взрослыми» женскими компетенциями, в семье мужа. Прежде всего это предполагало усвоение нового социального статуса и им определяемого мира, нового для вступающей в него женщины. Это проявлялось через внешнее социальное действие – через необходимость подчинения. Как отмечалось выше, традиции русской крестьянской свадьбы обязывали молодую жену принять новые правила – безусловное подчинение мужу и его родителям. Мать молодой увещевает ее в причитании (записано от женщины 1928 года рождения):

Свадьба вменяла молодке новый сценарий, связанный с обретаемым ею статусом. Девушкой она должна была слушаться мать и отца, теперь же, став женой, она должна была подчиняться старшим в семье мужа и мужу. Ритуальные тексты создавали формат социальных отношений: они конструировали ту реальность, которую описывали. В данном случае эта реальность относится к послушанию и подчинению со стороны молодки.

На первой стадии отношений свекрови и молодой невестки речь идет о формате безусловного подчинения, как это очевидно из разговора об обычаях семейной жизни, который произошел в Сямженском районе Вологодской области в 2006 году. В разговоре участвуют фольклористы и две деревенские женщины (соседки): одна родилась в 1935 году (Лия Ивановна Г.), а другая – в 1925 году (Елизавета Павловна Т.):

Л. И.: Да, которая замуж выйдет, так ей выряжаться нельзя…

Е. П.: Она больше не пойдет на гулянку. Это не то, что теперь: хвост загнула да и побежала, мужика оставила. А раньше не убежишь…

– Что загнула-то?

– Хвост! Вот, не пойдешь – спросишься еще родителей, матушка да батюшко, вот родители его были…

– Свекровь?

– Да, свекровь.

– А как спросишься?

– «Матушка, я схожу туда?» – «Сходи».

Л. И.: Как матушка отпустит – (иди), а не отпустит, так не уйдешь. И к родителям-то своим пойдешь, дак спросись: отпустят ли.