Светлана Адоньева - Традиция, трансгрессия, компромисc. Миры русской деревенской женщины

Я тогда почту ходила носила. Здесь у нас одна бабушка жила (Прося). Ну и я иду, она мне так за руки взяла: «Ой! У тебя руки-то озябли». И руки мои так трогает, а навстречу женщина-то одна идет и говорит <���смеется>: «Ты зачем дала ей руку подержать! Она же колдунья». Я говорю: «Ну прям, колдунья!» И что ж – на другой день у меня вот здесь получилась шишка. Вот. Все, я не могла, как раз сенокос был, я вообще не могла, я так вот <���нрзб> сидела. … А потом она же побиралась, ходила по домам. И пришла, я вот так вот сижу. Я ходить не могла, сижу. Она: «Ты чё сидишь?» Я говорю: «Вот, чё сидишь? Вот у меня вот тут тарарык», – мы так называли. Болячка такая. У меня вот тут на порог сажали, пихтилём мне долбили, а она пришла, давай, говорит, маслечка. Дала ей в стаканчик маслечка, она почитала, и шишка моя прорвалась. И я и пошла. (24 апреля 2005 г.)

Как стало ясно из ответов Катерины на наши последовавшие за ее рассказом вопросы, она позволила Просе лечить ее, потому что сначала не верила женщине, сообщившей, что Прося – колдунья. Однако ее замечание вкупе с Просиным поведением и фактом внезапного появления и исчезновения опухоли подтверждают уверенность рассказчицы в Просиной репутации. Когда мы спросили Катерину, зачем Просе насылать на нее болезнь и потом исцелять ее, она сказала: «Ну, момент был такой. Может, она и не хотела это делать». Другие объясняли такое поведение колдунов страхом перед более могущественными силами: «Может, она все-таки Бога боится» (Татьяна Васильевна М., 1939 г.р., с. Красное, Рязанская область, 4 мая 2005 г.).

Слухи и сплетни служат не только для изобличения тех или иных лиц, они также обучают способам интерпретации с помощью настойчивого повторения в них тех сюжетов и сценариев, которые люди в результате могут применять в жизни. Сплетни, которые мы в главе 4 определяем как непроверенные сведения о личной жизни и репутации окружающих, представляют собой один из видов слухов – бездоказательных сообщений на любую тему. Олпорт и Постман в исследовании 1947 года «Психология слухов» выдвигают предположение о том, что в сплетнях и слухах играет значительную роль преувеличение. В процессе передачи слухи становятся короче, опускаются подробности. Изменения, которые они претерпевают, вызваны не просто свойствами памяти; они связаны с эмоциональной значимостью транслируемого рассказчиком утверждения. Гипербола – прекрасное средство для редактирования слухов: «Любой слух стремится передать впечатление от чего-то, что полагается важным. Что может быть лучше для такой цели, чем риторический прием гиперболы? Если на человека напал какой-то другой плохой человек, почему бы не сказать, что он подвергся нападению злобного маньяка?» [Allport, Postman 1947: 75]. В описанном случае Прося, видимо, имела репутацию знахарки (то есть она сама выбрала эту роль). Но из-за страхов, связанных с ее способностями, и из-за власти, которую они могут ей обеспечивать, люди преувеличивали суждения о ней и присвоили ей репутацию «колдуньи» (и, естественно, весь сюжет, с этим связанный). То, что Катерина услышала от женщины на улице, было слухом (Прося – колдунья), в котором были и интерпретация, и предостережение (не следует позволять Просе трогать твои руки); это высказывание послужило основой для сплетни, которую впоследствии распространяла Катерина (используя общепринятый сюжет), рассказывая окружающим (включая фольклористов) о Просе и других местных колдунах.

Как сплетни воздействуют на сообщества: разобщают или консолидируют их? Макс Глюкман [Gluckman 1963] утверждает, что сплетни способствуют единению сообщества, укрепляя нормы, контролируя поведение членов сообщества и помогая в выборе лидеров. Роберт Пэйн, напротив, считает, что сплетни представляют собой дискурс человека, стремящегося повысить свой социальный статус [Paine 1967]: принижая других, рассказчики преследуют собственные интересы. Согласно Пэйну, сплетни служат механизмом для социальных изменений [Stewart, Strathern 2004: 37]. В примере выше, как и в других, мы можем проследить элементы, характерные для обеих теорий. Пересказ слухов действует в интересах рассказчика, помещая его в позицию авторитетной фигуры. Кроме того, распространяя сплетни или слухи, человек действительно может причинить вред своему противнику – например, дискредитировать или даже сместить неформального лидера сообщества – и тем самым повысить свой ранг в социальной сети.

Утверждение Глюкмана о сплетнях как средстве единения коллектива также справедливо: люди в конкретной социальной группе могут чувствовать себя более сплоченными, когда они создают и поддерживают дискурс, исключающий из группы «иных». В нашем примере основания для исключения Проси очевидны: она попрошайка, вероятно, старая одинокая женщина, не имеющая родственников, которые могли бы ее поддержать. С точки зрения большинства членов сообщества, она – ниже их и «другая»; одним из путей ее отторжения служит присвоение ей репутации колдуньи. Важно отметить разницу между тем, что дискурс артикулирует и что делает. Дискурс артикулирует (и тем самым производит) разрыв в общей ткани социальной сплоченности, но именно обсуждение этого явления усиливает сплоченность. В нашем случае рассказ усиливает единение посредством не только суждения, исключающего Просю («Ты зачем ей руку подала!») и делающего «рукопожатными» тех, кто исключает ее из своего числа, но и упоминания о возможности восстановления отношений с маргинальной персоной (когда Прося вылечила опухоль). Недаром обращение пострадавшего за помощью к тому, кто наслал болезнь, выступало мощным средством исцеления: оно восстанавливало разорванную социальную ткань. Когда предполагаемый колдун и предполагаемая жертва совместно участвовали в ритуале успешного лечения, «колдун» переставал быть маргинальной фигурой, поскольку посредством ритуала он вновь оказывался включенным в сеть социальных обменов.

Важно отметить, что и сами ритуалы исцеления и нанесения вреда, и слухи о них передаются приватно. Дискурс слухов и сплетен создает атмосферу секретности. В нашем примере распространительницы сплетен не боятся называть имена, так как Прося уже умерла; но живых в разговорах с нами они называли гораздо менее охотно. Секретность также создает чувство групповой сплоченности, поскольку только посвященные имеют доступ к подобной информации. Многие из наших бесед о порче сопровождались предупреждением о том, что мы не должны выдавать доверенные нам секреты. У нас возникло ощущение, что поведение, которое ассоциировалось с колдовством, предполагало конспирацию. Человек должен знать, как нужно интерпретировать жесты, взгляды, предложения и высказывания, чтобы оградить себя от опасности при взаимодействии с подозреваемым в колдовстве. В социальной сфере все символично и исполнено скрытыми смыслами. Поскольку рассказ о колдовстве предполагает секретность и «шифровку», вовлечение в такой разговор предполагает своего рода инициацию, шаг навстречу включению в сообщество сведущих в колдовстве. Это сообщество имеет свою внутреннюю иерархию, предполагающую старейшин и неофитов.