Андрей Зорин - Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Сегодни был в театре. Видел плохой дебют Mdlle de la Contes и прекрасной pas de deux Вигано с женою. Последняя оживила для меня картину сладострастия, которая есть у Гагарина. Какое удивительное сходство (1239: 9 об.).

Вигано и его жена Мария Медина, выступавшие после не понравившейся Тургеневу комической оперы «Деревенский парикмахер» («Dorfbarbier») Иоганна Батиста Шенка и Йозефа Вайдмана (см.: Hadamowsky 1966: 30), были звездами европейского балета и пользовались в Вене фантастической популярностью. В па-де-де, который был их коронным номером (см.: Winter 1974: 185–186), Мария Медина выходила на сцену почти обнаженной, в полупрозрачной тунике. Современники сравнивали ее танец с античными статуями и барельефами (см.: Красовская 2009: 130).

Па-де-де Сальваторе и Марии Вигано. Гравюра с рисунка И. Г. Шадова (1797)

О потрясшем его эротизме этого танца Тургенев написал в предпоследнем письме второго венского журнала:

Был в театре и видел, друзья мои! Вигано, которая танцовала pas de deux с своим мужем. Не знаю, видал ли я что-нибудь прелестнее. Большие, черные, огненныя глаза темнели от сладострастия и готовы были закрыться, лицо ее горело; в каждом движении легкость зефира и прелесть, какой описать невозможно. Я не видал живейшаго образа сладострастия. Когда она исчезла с театра, мне противно было видеть других танцовщиков. Я и прежде видал ее, но она никогда такова не бывала.

Сегодни я отправил к вам небольшое письмецо чрез Петербург с курьером. Вы увидите, может быть, эстамп, который представляет Богиню Volupté. Если прибавите к ней живейшие краски человеческого тела, разгоряченнаго несколько движением, то будете иметь понятие о Madame Vigano, как она была нынче (1240: 26–27).

Неизвестно ни какую «картину сладострастия» Тургенев видел у Гагарина, ни что за эстамп он послал московским друзьям, ни как они отреагировали на подобный подарок. Андрей Иванович был так захвачен завязавшимися у него отношениями с Булгаковым и Гагариным, что называл его «наш триумвират» (Тургенев 1939: 51) [140], подобно тому как прежде мечтал учредить тройственный союз поэтов с Жуковским и Мерзляковым.

Подражая новым друзьям, Андрей Иванович и сам увивался за танцовщицами. В письме из Петербурга Булгакову, говоря об утраченных удовольствиях венской жизни, он восклицал: «Черути в редуте! [141]Ты меня бесишь» (ОР РГБ. Ф. 41. Карт. 138. Ед. хр. 21. Л. 1). В труппе Вигано были две исполнительницы с такой фамилией – сестры Марта и Анна-Мари Черутти (Winter 1974: 190), какая из них пришлась по сердцу Андрею Ивановичу, сказать невозможно. Впрочем, в письмах Тургенева появляется и другое имя – он просит венских приятелей «признаться, что маленькая Шмальц» была «не на шутку» им «заражена», посылает ей цепочки и жалеет, что не может больше «восхищаться ее маленькими прелестями» (ОР РГБ. Ф. 41. Карт. 138. Ед. хр. 11. Л. 5 об. – 6 об.).

Возможно, по примеру Константина Булгакова Андрей Иванович ухаживал сразу за несколькими балеринами. Брат Булгакова Александр, служивший в дипломатической миссии в Неаполе и тоже увлекавшийся актрисами местной балетной труппы, не мог скрыть своего изумления этими подвигами:

Весьма меня удивило слышать, что Тургенев танцевать хочет учиться, – у него одна нога другой короче, и скажи ему, что он более похож на иноходца, чем на танцовщика, –

писал он брату из Неаполя 8 сентября, а позднее спрашивал:

Как может Тургенев волочиться за танцовщицею? Он не умеет танцевать сам, следственно не может ей делать комплиментов в рассуждении ее искусства, дабы не заставить ее смеяться, назвав падеде, который она, может быть, прелестно сделает, кадрилью, шассе – алагреком, паграв пируэтом и блистательное название менуэт аларен (по пристрастию своему к немцам) аллемандом и проч. Впрочем, скажи ему, чтобы он вытянул нос свой, ибо женщины не любят маленькие носы: они делают по оным заключения свои, а притом выросла ли у него борода с тех пор, что мы расстались? Не иметь оной также худой знак (Булгаков 1899: 21, 23).

Побывав в Вене, Булгаков, впрочем, смягчился и потом писал из Неаполя брату, что «первая танцовщица» Чемпилле ему «так мила как Тургеневу Черути» (Там же, 35).

Как бы то ни было, чтобы уверенно чувствовать себя «в гуще лучшего общества Европы», интрижек с балеринами было недостаточно. Благородному молодому человеку полагалось испытывать и более изысканные чувства.

Les dames de Vienne sont charmantes (comment trouvez-vous ce mot dans ma bouche?) mais c’est vrais; j’en connais quelques unes. Elles sont en peu coquettes, mais c’est un défaut qu’on attribue au sexe, il faut le les pardonner. Leur caractѐre me semble en peut léger, mais ceci paraît plutôt être un influence du climat, parce qu’on prétend que la constance même deviendrait inconstant à Vienne. Il ne faut pas pourtant juger de la même maniѐre de tout ce qui commence par Constan, car je connais un Constantin qui n’est pas inconstant [Венские дамы очаровательны (как вам нравится это слово в моих устах?), это правда, я знаю нескольких. Они немного кокетки, но этот недостаток следует приписать их полу, им надо его простить. Их характер кажется мне немного легкомысленным, но это можно приписать воздействию климата, говорят, даже постоянство в Вене становится непостоянным. В то же время, не следует подобным образом судить обо всем, что начинается с Констан – я знаю одного Константина, который не непостоянен (фр.)], –

писал матери в январе 1803 года Константин Булгаков, отвечая на вопрос о сердечных увлечениях и полупризнаваясь, что одна из венских дам нравится ему больше других (ОР РГБ.

Ф. 41. Карт. 41. Ед. хр. 5. Л. 3 об.). Но матери, даже понимающей, можно было сознаться не во всем. Гагарин в письмах Александру Булгакову рассказывал о своих любовных увлечениях в диапазоне от легкой интриги до пламенной страсти куда откровеннее, причем большая часть этих признаний сопровождалась цитатами из французской галантной поэзии.

В апреле Гагарин поведал Булгакову о своем «героическом» поступке – он не воспользовался влюбленностью в него юной и незамужней барышни, жившей этажом ниже и посылавшей ему любовные записки, привязанные к веревке. Продемонстрировав ей притворную холодность, Григорий Иванович сказал: «Le Plaisir sous son Empire / En vain voudrait m’attirer» [«Наслаждение напрасно пыталось завлечь меня в свою империю» (фр.)] (ОР РГБ. Карт. 70. Ед. хр. 14. Л. 3 об. – 4) и пр. Повторять этот подвиг добродетели ему не захотелось. В октябре он извещал того же корреспондента об итогах своих похождений в письме, тоже содержащем литературную аллюзию:

Vous dites que les femmes de Vienne sont jolies, oui, elles ne sont pas cruelles aussi. Voici des vers de Volt, que je suis dans le cas de m’appliquer: «L’Amour me comble de faveurs» [142]. Dieu soit béni, j’en ai la chaudepisse. Vous voyez que je suis mal dans mes affaires; on me défend d’engloutir du vin ce qui est trѐs triste [Вы говорите, что венские женщины прекрасны, да, и они к тому же не жестоки. Вот стихи Вольтера, которые я применяю к себе: «Любовь осыпает меня своими дарами». Господь будь благословен, у меня от них гонорея. Вы видите, что мне не повезло в моих связях. Меня утешает поглощение вина, что очень печально (фр.)], вино веселит сердце человека (Там же, 8 об.).