Андрей Зорин - Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

В Петербурге у Андрея Ивановича, помимо многочисленной семьи Путятиных, был еще родственник с материнской стороны. В лейб-кирасирском полку служил его двоюродный брат Павел, сын покойного саратовского губернатора Ильи Гавриловича Нефедьева и проживавшей в Москве Марии Семеновны, родной сестры матери Андрея Ивановича, женщины, судя по всему, вздорной и с властным характером [151].

Уже после отъезда Тургенева в Петербург Андрей Кайсаров, явно не боясь задеть родственные чувства друга, называл в письме к нему Марию Семеновну «фурией» и писал, что «думал, что в одних только комедиях бывают такие корыстолюбцы» (50: 47). Теперь родители Тургенева, по просьбам его тетушки, постоянно наводили через него справки о поведении Павла Ильича.

В апреле Андрей Иванович опровергал донесшиеся до Москвы слухи о дуэли его кузена с неким Корсаковым, а уже в начале мая ему пришлось отвечать на новый, еще более тревожный запрос:

О брате Павле опять сказали величайшую неправду. Я с ним, хотя и не виделся еще, но в том уверен. Здесь никто и не думал подозревать его в планах женитьбы, а еще менее зная его образ мыслей и его расположение. Я недавно видел его у тетушки, где была и Гартунг [152], с которой он почти так же обходится, как я, т.е., я, совсем не будучи знаком, совсем не говорил с ней, а он сказал слова два обыкновенным своим тоном. Гораздо скорее поверить можно было дуелю, нежели такому чудесному слуху. Но уж и один пустой слух мог бы показать тетушке, как много говорят пустого и заставить ее не так легко верить другому, еще страннейшему. Она и брат никогда не будут покойны, если она будет так легко принимать все, что будут о нем рассказывать. Удивляюсь только, кто все это так удачно изображает. Поверьте, что слух этот самый пустой. Вы ведь изволите знать и Гартунгшу, помните ли, что мать ее приезжала вас здесь просить о чем-то, и с нею (2695–2698: 74 об. – 75 об.).

Может быть, Тургенев действительно не был осведомлен о романе его двоюродного брата, хотя слухи о его предстоящей женитьбе уже широко ходили в Петербурге. Скорее, он просто старался выгородить кузена. В любом случае 15 мая он оказывается вынужден оправдываться в том, что вольно или невольно ввел своих корреспондентов в заблуждение:

На сих днях только узнал я от Павла о его любви к Гартонгше, он признался мне, что давно ее любит; уверяю вас, что это столько же было для меня неожиданно, как и первое письмо, в котором вы об этом мне писать изволили. Мне это сперва показалось столь невозможным, что я ни на одну минуту не мог подумать, чтоб это могло быть, особливо видя брата и Hartong. Сделайте милость, не оскорбляйте меня в этом вашею недоверенностью; Я пишу то, что есть. Мы вчера долго говорили об этом с Павлом, я советовал ему то, что почитал за лучшее и за приличное честному человеку и сыну. Мне теперь кажется, что всего бы лучше, если бы тетушка сама сюда приехала; а жениться он никогда не думал без ее позволения. Теперь он што-то очень невесел. Я бываю у него довольно часто. Тетушка Вар<���вара> Сем<���еновна> говорит, что она ничего не знала о любви его; услышав месяца за два или за три, что говорят о его женитьбе, она спрашивала у Павла, но он ничего не сказал ей (Там же, 80–81).

Еще через три дня Тургенев снова пишет в Москву о болезни Павла и просит родителей посоветовать его матери приехать самой, а не пытаться воздействовать на сына через Путятиных:

Дядюшка и тетушка здесь не могут того сделать, что бы она лично сделала, кончив все чем-нибудь одним решительно. Притом же, им всегда будет горько слышать о главном препятствии или недостатке Гартонгши, т. е. бедности, когда сами они имеют трех дочерей, столь же бедных и в этой бедности видят, может быть, единственное препятствие своему щастию (Там же, 82 об.).

Если Тургенев рассчитывал на то, что при личной встрече Павлу Ильичу каким-то образом удастся убедить его тетушку дать согласие на брак, то эти надежды быстро развеялись. 25 мая Андрей Иванович получил пакет писем из дому. Мария Семеновна, судя по всему, даже не написала сыну, а обратилась с оскорбительными посланиями, с одной стороны, к его возлюбленной, а с другой – к своей сестре и ее мужу. В тот же день встревоженные родители спрашивали Андрея Ивановича, нет ли «страстишки» и у него самого (ЖРК: 427).

Теперь Тургеневу предстояло давать отчет и за себя, и за кузена. Его собственный странный роман и куда более тривиальный роман Павла Нефедьева сплелись в один узел. Ответное письмо он впервые со времени своего отъезда из Москвы отправляет отдельно отцу, с которым у него сложились более доверительные отношения, чем с матерью, постоянно изводившей его упреками:

Милостивый государь батюшка,

С сильным волнением читал я письмо ваше ко мне, к брату и к Гартонгше от тетушки, и к дядюшке. Только что сию минуту прочел их. <���…>

Что мне сказать вам о всем етом. Вот все, что я знаю и чувствую в первые минуты по прочтении писем. Меня теперь гораздо больше алармирует состояние тетушки, хотя я знаю, что и брату огорчение это не даром проходит со стороны здоровья, но я знаю, что следствия болезни на тетушку должны быть серьезнее и опасней. Впрочем, я молод, неопытен, какой вес могут иметь письма мои для меня самого, не только для вас. Естьли уж я говорю об этом, то должен говорить так, как думаю. Павел должен употребить все свои усилия, чтобы истребить страсть ету для того, что он сын, для того, что здоровье тетушки в опасности.

Я думаю, естьли тетушка не хочет, чтобы во всю жизнь свою брат не был женат, то ето дело другое; но если нет, то простите мою искренность, он не мог лучше выбрать, даже естьли бы был не так молод. Я знаю Гартонгшу и, кажется, уверительно могу сказать ето. Я могу ошибаться, но ето мнение, ложное или нет, мое. Что главной порок в ней? Смею сказать: для тетушки – бедность. Чем она виновата? Чем они виноваты оба? Единственно их взаимной склонностью. Следствия же сего, такие, не спорю, какие может иметь самый виновный поступок, но ето не делает причины виновнее. Я знаю, что Гартонша отказала несколько партий, которые были выгоднее Павла.

Но заключу тем же, что он должен стараться истребить ее память и любовь свою. Но стечение нещастных обстоятельств и слабость, первая слабость неопытнаго сердца не есть виновность. Я так заботлив и мучусь теперь состоянием тетушки, что за первое щастие почту услышать, что оно облегчилось, и потому уверен в себе, что не говорю пристрастно, но говорю так от того, что вижу состояние Павла и знаю Гартонгшу.

Я говорю с моим отцом и другом.

Я не буду недостоин прав ваших на мое сердце. Вы не перестанете быть другом моим самым священным. Мы не будем никогда иметь различных понятий о чести и добродетели – и вы никогда не будете называть меня непочтительным сыном – теперь позвольте молчать мне!