Андрей Зорин - Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Его влюбленность в Анну Соковнину иссякла. Возобновлять этот прерванный роман значило воспользоваться смертью брата и принять принесенную им жертву. Через два с лишним года Александр Иванович написал Анне Михайловне не дошедшее до нас сентиментальное письмо, за что его сурово отчитал Жуковский, по-прежнему знакомившийся с интимной перепиской своих друзей:

Dites moi encore; Alexandre, que veulent dire ces mots:

N’est pas inconséquent de montrer; qu’on a des sentiments, sans avoir le dessein de les nourrir et sans en avoir la possibilité? Pourquoi parler d’une chose qu’on n’a pas ni le désir, ni le pouvoir de recommencer, et pourquoi risquer de réveiller des sentiments, qui ont été bien vifs, qui sont déjà éteints et qui ne peuvent être que douloureux? [Скажите мне еще Александр, что хотели Вы сказать этими словами <���…> Не легкомысленно ли показывать, что испытываешь чувства, не имея ни желания, ни возможности их питать. Зачем говорить о том, чего не хочешь и не можешь возобновить и зачем рисковать тем, что пробудишь чувства, которые были некогда очень живыми, которые уже погасли и не могут не быть горестными? (фр.)] (Siegel 2012: 118; ср.: Веселовский 1999: 104).

Александр Тургенев прожил еще сорок лет, но так и не женился, хотя в обеих столицах постоянно ходили слухи о его матримониальных планах и любовных приключениях (см.: Ларионова 1993). Впрочем, главная драма его жизни развернулась в том же самом дружеском кругу.

В 1820-х годах Александр Иванович страстно полюбил Александру Андреевну Воейкову, воспитанницу Жуковского и сестру его платонической возлюбленной Марии Андреевны Мойер. Александра Андреевна была замужем за еще одним бывшим участником Дружеского литературного общества Александром Федоровичем Воейковым. Этот брак, заключенный в свое время при активном содействии Жуковского, был катастрофически несчастным, и в какой-то момент Александра Андреевна почти решилась ответить на чувство Тургенева, умолявшего ее оставить мужа и связать с ним судьбу. Однако эти отношения не получили развития, в чем сыграл свою роль и верный себе Жуковский, настойчиво убеждавший обоих ограничиться нежной дружбой, подобной той, которая некогда соединяла его с уже ушедшей из жизни Марией Андреевной (см.: Соловьев 1915).

Когда, вопреки ожиданиям близких, состояние Ивана Петровича Тургенева несколько улучшилось, он в январе 1807 года отправился в Петербург на могилу сына (АБТ: 325). Зимнее путешествие оказалось для него непосильным. Тургенев-старший добрался до столицы и почти сразу умер (Тургенев 1939: 69). Его похоронили рядом с Андреем Ивановичем. Проститься с Иваном Петровичем пришел его старый друг, товарищ министра народного просвещения Михаил Никитич Муравьев. На похоронах Муравьев простудился и через несколько месяцев скончался от вызванных простудой осложнений.

Рядом с могилой Тургеневых стоит памятник штаб-ротмистру лейб-гвардии конного полка Павлу Ильичу Нефедьеву (Кобак, Пирютко 2009: 187), умершему в июле 1806 года в возрасте 25 лет вскоре после того, как он вернулся из Аустерлицкого похода, проделанного им в качестве адъютанта великого князя Константина Павловича (см.: Васильев 2006, примеч. 13).

В письме сыну Мария Семеновна Нефедьева требовала от него «ежеднево (sic! – А.З.) молить бога заздравие Великаго Князя и за все Ево милости и служить до последней капли крови, а не женитьбой доказывать свою благодарность Великому Князю» (ГАРФ. Ф. 1094. Оп. 1. Ед. хр. 129. Л. 3). Мы не знаем, довелось ли Павлу Нефедьеву доказать свою верность кровью и умер ли он холостым или женатым. Возможно, мать смогла предотвратить невыгодный брак сына, но не его раннюю смерть.

До отъезда Ивана Петровича в Петербург за ним ухаживала Екатерина Соковнина, открывшая ему тайну своих отношений с Андреем Ивановичем. По словам Александра Ивановича, отец «любил видеть ее» и «утешался небесною страстью ея к сыну его» (Истрин 1911: 112). Своего несостоявшегося свекра Екатерина Михайловна пережила совсем ненамного. Тяжело заболев в начале 1809 года, она отправила письмо в Севск Варваре Михайловне, известив ее, что «непременно желает увидеться как можно скорее, поскольку имеет на то такие причины, которых на бумаге изъяснить не может» (Серафима 1891: 885).

Трудно сомневаться, что умирающая надеялась исповедоваться сестре-монахине в своей несчастной любви. Немедленно отправившаяся в Москву Серафима застала сестру «при последнем издыхании». Как рассказывается в «Автобиографии»,

она едва могла промолвить со мною несколько слов и ни о чем более, как только о том, что безмерно рада моему приезду. Я просидела подле нея до вечера, а ночью все кончилось. Жестокая смерть не пощадила ее в самой цветущей молодости (Там же, 885).

Этот рассказ может произвести несколько литературное впечатление, но полностью подтверждается вполне бесхитростным свидетельством из записной книжки двоюродного брата Соковниных Михаила Федоровича Сухотина за 1809 год:

Сестра Катерина Мих. Соковнина; с которою я был довольно дружен; умерла в самое благовещение на страстной недели в четверг марта 24 дня в 4 м утра на своем пречистенском дворе, быв с генваря в водяной болезни. – Погребена в Страстную субботу в девичьем монастыре подле тетушки Анны Федоровны. – По приезде в Москву я нашел ее очень слабою, так что с нуждою говорила. – Серафима приехала из Севска уже на конуне смерти (РГАДА. Ф. 1280. Оп. 1. Ед. хр. 133. Л. 56) [167].

После смерти сестры Варвара Михайловна провела семь лет, разделяя схиму своей духовной матери схимонахини Ксанфии (Полчаниновой), скончавшейся в 1816 году [168]. Через пять лет после смерти Ксанфии орловский епископ Иона назначил Серафиму игуменьей Орловско-Введенского монастыря. В 1822 году, примерно через год после ее переезда из Севска в Орел, ее посетила находившаяся там проездом Мария Андреевна Мойер, поделившаяся с матерью и сестрой своим впечатлениями от встречи с человеком, некогда принадлежавшим к кругу, в котором она выросла:

О пребывании моем в Орле надобно сказать вам несколько слов: услышав, что в женском монастыре игуменьей сделана Серафима Михайловна Соковнина, пошла я к обедне. Дорогой рассказывала мне Анета [169], что она никак не хочет знакомиться и никогда никого к себе не зовет, я не поверила и хотела ей навязаться; после антидора подошла к ней: вообразите, что глаза у нее так завешены, что едва-едва можно их на минуту увидеть. Снизу лице закрыто также по самую губу; она одевается по-севски, и монахиня, приехавшая с нею, тоже; на обеих длинныя мантии, и вуаль совсем иначе и гораздо лучше, нежели на орловских. <���…> Я представилась как старинная знакомица Ек<���атерины> Мих<���айловны>. Она отвечала: – «Я многое об вас слыхала, но как же мы не встретились? Разве я была тогда уже в монастыре? <���…> Прощаясь, я попросила ее за себя молиться. – «Наша взаимная должность молиться друг за друга»! – «Но вы посвятили себя такому званию». – «Не говорите этого! Это всегдашнее дурное извинение светских людей. Кто же вам мешает последовать моему примеру? Я выбрала счастие!» Мы расстались.