Андрей Зорин - Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Нельзя вообразить ничего приятнее выражения ея лица, на нем спокойствие той жизни. Глаза прелестные. Она так преобразовала монастырь, что его узнать нельзя, и архиерей, поселившийся в Орле, уважает ее и en dépit de sa modestie [невзирая на ее скромность (фр.)] поминутно ей это показывает. Он ее принудил принять место игуменьи, хотя она целые полгода отговаривалась. Эта женщина сделала на меня впечатление особенного рода (УС: 282–283; подробнее об этой встрече см.: Zorin 2016).

Деятельность Варвары Михайловны в качестве игуменьи действительно была необычайно успешной и даже заслужила высочайшее одобрение: в 1837 году императрица Александра Федоровна посетила ее в келье. Однако через пять лет монастырь, приведенный игуменьей Серафимой в «цветущее состояние», полностью сгорел в результате страшного пожара. Некоторое время Серафима прожила в имении младшей сестры, жившей неподалеку, а умерла в 1845 году в съемном углу чужого дома (см.: Урусов 1861: 48).

Из трех сестер Соковниных замуж вышла только Анна Михайловна. Ее свадьба с Василием Михайловичем Павловым была сыграна в июле 1808 года, через шесть недель после смерти ее матери Анны Федоровны и до истечения положенного срока траура (см.: РГАДА. Ф. 1280. Ед. хр. 133. Л. 53). В апреле следующего года у них родилась дочь Анна, через год – быстро умерший сын Дмитрий, еще через год – сын Михаил (см.: Там же. Л. 56, 59 об., 64). Из писем к ней Анны Петровны Зонтаг, еще одной двоюродной сестры Мойер и Воейковой, мы знаем, что у Павловых были еще как минимум две дочери: Варвара и Мария (см.: ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 1. Ед. хр. 1026. Л. 11, 12 об. и др.; публикацию фрагментов писем Зонтаг А. М. Павловой см.: Зонтаг 1883; Зонтаг 1996). Еще один их сын Иван стал известным литератором, переписывавшимся с И. С. Тургеневым и И. С. Аксаковым (см.: Мостовская 1982; Гутьяр 1908).

В 1822 году Анна Михайловна после многолетнего перерыва написала Александру Ивановичу Тургеневу, служившему в это время секретарем князя Голицына, с просьбой от сестры помочь с назначением пансиона генеральской дочери Кривошеевой, поступившей в ее монастырь. Вероятно, ответное письмо содержало жалобы на печальные обстоятельства самого Александра Ивановича, поскольку, благодаря его за помощь, Анна Михайловна писала:

Видевши из письма вашего, сколько вы озабочены и даже часто обеспокоены самыми горестными предметами, не думаю, чтобы Вы могли наслаждаться спокойствием и счастием, посреди которого вы кажется находитесь; как видно, истинную бедность надобно искать не у нас в селах, но у вас в столицах. Невольным образом при сем случае вспоминаю и несколько строчек из Элегии незабвенного для нас поэта:

Хотя иные не одобрят етой мысли, но я спорю даже и с теми, с которыми бы желала соглашаться и во всем, како ее постигаю и право чувствую, что хотел сказать наш милой и добрейший Андрей Иванович, и естьли не умею убедить, то, конечно, не от недостатка чувств, но, как видно не умею хорошо себя объяснить. К Жуковскому на прошедших днях писала я самое подробное и искреннее о себе письмо через К. Як. Булгакова (ОПИ ГИМ. Ф. 247. Ед. хр. 2. Л. 4–4 об.).

Вспоминая стихи Андрея Тургенева, Анна Михайловна думала о себе. Жуковский не сдержал обещание устроить ее двоих старших сыновей в пансион, и они продолжали жить в провинции с родителями, лишаясь возможности получить достойное образование. Ее старшая дочь тяжело болела, ее пришлось оставить в Москве у сестры мужа, денежные обстоятельства которого серьезно ухудшились. Ее собственное здоровье было расстроено.

Успех первого ходатайства побудил Анну Михайловну вновь обратиться за помощью к Александру Ивановичу. Теперь она хлопотала за родственников, которым не разрешали жениться из-за четвертой степени родства по сватовству, той самой, в какой она и адресат письма могли некогда оказаться сами, если бы Андрей Иванович женился на Екатерине Михайловне. Анна Михайловна была убеждена, что «молодой человек погибнет душою», если разлучить его с возлюбленной.

На этот раз Александр Иванович ответил категорическим отказом и посоветовал влюбленным «не питать надежд в етой недозволенной привязанности» (ОПИ ГИМ. Ф. 247. Ед. хр. 2. Л. 5). Анна Михайловна все же предприняла попытку его переубедить, ссылаясь на прецеденты. По ее словам, «в прошлом годе открыто было совершено несколько браков с позволения родителей и духовного начальства двоюродных дядей на племянницах», в Москве «двум двоюродным братьям разрешили жениться на двух двоюродных сестрах», а «петербургская дама и очень известная», у которой «сестра за двоюродным братом», просила разрешения на брак у митрополита Михаила, который хотя и не мог разрешить, но сказал священнику, «чтобы венчал без всякого опасения». Сама Анна Михайловна тоже вышла замуж за родственника [170], и они с мужем «имели нужду справляться» с Кормчей книгой, основным источником брачного законодательства (Там же. Л. 5 об. – 6; о брачном праве в России см.: Цатурова 1991).

Но главный аргумент Анны Михайловны состоял в неявной отсылке к событиям двадцатилетней давности:

Есть ли я и написала, что боялась Вас обеспокоить, так говорила ето потому что разстояние между нами сделалось слишком велико и мне кажется, что я должна так поступать и так чувствовать, но если спросить истинну, то имею твердое уверение в глубине моего сердца, что вы нас не можете забыть и связь наша останется вечною. <���…> Может быть настанет скорее то время, что к вечной привязанности, которую всегда питаю к вам в душе моей, еще обяжете меня и вечной благодарностью <���…>. Будьте же снисходительны и подумайте, что есть привязанности истинные, которые ничем отвратить невозможно. Помощь ваша на сей счет будет благодеяние и есть ли б вы не испугали меня вашим строгим суждением, я бы написала к вам, в чем может оное состоять. Естьли вы будете не етот счет судить снисходительнее и добрее, тогда буду искреннее (ОПИ ГИМ. Ф. 247. Ед. хр. 2. Л. 5, 6 об.).

Неизвестно, подействовали ли на Александра Ивановича эти доводы. В 1831 году Анна Михайловна вновь просила его «если он имеет что-нибудь лишнее для помощи неимущим», помочь ее сыну, находившемуся «в крайности» в походе, скорее всего в польской кампании (Истрин 1911: 122). Анна Павлова прожила 90 лет, до 1874 года, но вся ее жизнь была исполнена тягот. Уже в старости она просила Зонтаг помочь ей продать в Петербурге «кружева и блонды» (см.: Там же) и планировала отправить к ней жить внучку, на воспитание которой у нее не было средств (ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 1. Ед. хр. 1026. Л. 31 об.). Рассказывая о семейных неурядицах своей старшей дочери Анны, Анна Михайловна пожаловалась корреспондентке на ее «соковнинскую гордость» (Там же, 21 об.). Трудно сказать, кого именно она имела в виду, родных сестер или боярынь XVII века. Ни те ни другие так и не смогли примириться с тем, что мир не соответствовал их идеалам.