Андрей Зорин - Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Первый ее антимасонский памфлет «Тайна противо-нелепого общества (Anti-absurde), открытая не причастным к онаму» был написан в 1780 году. Он выдержан в довольно сдержанном тоне (см.: Екатерина 1901–1907 V: 341–352) и представляет ритуалы вольных каменщиков глупым и бессмысленным, но, в общем, безобидным шарлатанством (см.: Пыпин 1916: 286). С оформлением круга московских розенкрейцеров и развертыванием издательской и филантропической деятельности основанного ими Дружеского ученого общества отношение Екатерины к масонству начинает меняться.

В конце 1785 года императрица поручила московскому главнокомандующему графу Я. Брюсу и архиепископу Платону освидетельствовать школы и училища города, многие из которых в той или иной мере содержались на средства Дружеского ученого общества, а также проверить продукцию университетской типографии, арендованной Новиковым, и других вольных типографий. Платон, кроме того, должен был лично испытать Новикова в законе Божьем (см.: Лонгинов 1867: 250–260).

Впрочем, отзыв архиепископа о христианских чувствах Новикова оказался не просто благоприятным, а прямо восторженным:

Как пред Престолом Божиим, так и Престолом твоим Всемилостливейшая Государыня Императрица, я одолжаюсь по совести и сану моему донести тебе, что молю всещедраго Бога, чтобы не только в словесной пастве Богом и тобой, Всемилостливейшая Государыня, мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, каков Новиков (Там же, 262).

Едва ли Платону удалось вполне убедить государыню, но первая гроза, собиравшаяся над головами московских розенкрейцеров, прошла стороной. Шесть книг из числа изданных в типографиях Новикова и Лопухина были запрещены, но остальные дозволили продавать (см.: Западов 1976), а в июне Брюса сменил генерал П. Д. Еропкин, относившийся к масонам куда благосклоннее своего предшественника (см.: Лонгинов 1867: 268–269).

Испытание Новикова состоялось 11 января 1786 года, а неделей раньше, 4 января, на сцене придворного театра была сыграна новая комедия Екатерины «Обманщик», специально направленная против масонов. Второе ее представление состоялось 8 января, а уже 21-го комедия была сыграна в Москве. Здесь «Обманщик» прошел пять раз за две недели. Последнее из представлений «Обманщика» в Москве состоялось 2 февраля, а в Петербурге в этот же день уже игралась новая комедия императрицы, «Обольщенный», по содержанию тесно связанная с предшествующей. Ее московская премьера состоялась 15 февраля (см.: Ельницкая 1977 I: 456). По приказу императрицы обе комедии были сразу же переведены на немецкий язык (см.: Храповицкий 1901: 3–4).

Решение перенести борьбу с масонами на театральные подмостки было в высшей степени характерно и для политического стиля Екатерины, и для того эмоционального режима, который она стремилась установить. Центральным элементом, определявшим самосознание вольного каменщика, было чувство причастности к тайне. Именно мера этой причастности определяла его положение в иерархической структуре лож. На каждом этапе своего движения по пути нравственного самосовершенствования и постижения эзотерической мудрости посвященный знал, что он приобщился к новой для себя сфере, которую «необходимо» хранить от посторонних, дозированно приоткрывать тем, кто стоит на низших ступенях, разделять с собратьями и, выполняя предписанное служение, терпеливо ожидать от высших помощи, чтобы сделать следующий шаг.

Мудрецы должны всегда употреблять более труда и старания скрыть мудрость в своих сочинениях, нежели обнаружить ее. Ибо если б они могли сделать последнее, то одного маленького листочка довольно бы было на изъявление божественного искусства; но по повелению Высочайшаго учителя не иначе надлежит им писать, как только иносказательно, дабы не многие токмо избранные Господом к тому, чтоб видеть таинственные чудеса Его могли черпать оттуда себе наставление, –

говорится в переведенной А. А. Петровым «аллегорической и сатирической» повести «Хризомандер» – одной из шести книг, попавших под запрещение в 1786 году (Хризомандер 1783: 265; cр.: Тихонравов 1898: 157–158). Главным здесь остается именно несказанное, подразумеваемое или угадываемое, на что можно было только неясно намекнуть.

Своими комедиями императрица выносила эти тайны на суд публики. Поскольку, как осторожно выразился в разговоре с императрицей Храповицкий, публика «догадывалась, кто автор», ее реакция была предопределена (cм.: Храповицкий 1901: 3–4) [44]. Об успехе комедий у зрителей, не желавших смотреть никаких других спектаклей, Екатерина писала в Берлин И. Г. Циммерману, известному неприязнью к любым формам мистицизма (Zimmerman 1906: 22, 28, 30). Еще подробнее она рассказывала об этом своему парижскому корреспонденту барону Ф. М. Гримму в письме от 3 апреля 1786 года, подчеркивая, что особенный успех ее пьесы имеют в том самом городе, где масоны были особенно активны:

Минерва, поражающая пороки Дж. Валериани. Плафон Большого зала Строгановского дворца

«Обманщик» и «Обольщенный» имели необычайный успех: публика в Москве в конце масленицы не желала видеть никаких других пьес и когда объявляли что-нибудь другое, все начинали кричать, чтобы давали одну из названных. Что особенно забавно, что на первом представлении вызывали автора, который, несмотря на огромный успех, хранит строгое инкогнито. Каждая из этих пьес за три представления принесла антрепренеру по десять тысяч рублей (СИРИО ХХIII: 329).

Екатерина не только признавалась Гримму в авторстве, но и давала ему понять, что и публика осведомлена об этом не хуже его. Вызывая на сцену отсутствующего в зале автора, московские зрители демонстрировали лояльность и отмежевывались от масонов с их сомнительными затеями. Незримое присутствие монархини делало городской театр символически подобным придворному.

В пространстве сцены оказывалось невозможным апеллировать к скрытому источнику власти – истинная власть была абсолютно наглядна и, сверх того, дополнительно представлена псевдоанонимным авторством исполняемых комедий. Скрытое знание, от лица которого выступали масоны, таким образом расколдовывалось и превращалось в фикцию, подобно наряду Золушки после полуночи.

«Я не обещал молчать о тайне, которая подобна театральной, о которой всяк друг другу на ухо шепчет. Впрочем, тайна сия пространно и обстоятельно во многих книгах напечатана», – говорится в «Тайне противо-нелепого общества» (Екатерина 1901–1907 V: 351). На театральной сцене все непроартикулированное и утаенное оказывалось попросту несуществующим. Соответственно, исчезала дистанция между внутренним и внешним, а стратегия масонских саморепрезентаций была сведена к простейшему шарлатанству – видимости, обозначающей отсутствующую сущность. Московские розенкрейцеры подозрительно относились к театру, поскольку он приучал к притворству. В системе комедийных амплуа им самим отводилась роль притворщиков и лицемеров.