Андрей Зорин - Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Для добропорядочной дворянской барышни все это предприятие было не только скандальным, но и прямо опасным. Девушке, по ее собственным рассказам, приходилось бежать от собак, пускаться на рискованную ложь, отвечая на вопросы будочников, плутать в темноте, карабкаться на крутую гору, «хватаясь за кустарники», идти «темным лесом, где в белый день режут людей» (Там же, 823, 833), а встреченная по дороге женщина, принявшая ее за воровку, потребовала, чтобы ее обыскали. К тому же путь, который ей пришлось пройти, составлял около двенадцати верст – село Никольское находилось на территории нынешней Олимпийской деревни.

История ухода Варвары Михайловны из дома рассказана в ее «Автобиографии», написанной, по словам публикатора Г. Пясецкого, в 1821 году для епископа Орловско-Севской епархии Преосвященного Ионы (Павинского) при назначении Варвары Соковниной (в монашестве матери Серафимы) игуменьей Орловско-Введенского девичьего монастыря (см.: Там же, 820). На этом документе основываются оба биографа игуменьи Серафимы в рассказах о ранних годах ее жизни (см.: Урусов 1861: 7–22; Пясецкий 1886 I: 8–13) [112]. Однако вопрос о характере и авторстве «Автобиографии» далеко не так ясен. По-видимому, ее текст был скомпонован братом и сестрой Варвары Михайловны – Павлом и Анной Соковниными на основании ее рукописей и устных рассказов (подробнее см.: Zorin 2016). В любом случае ценность этого документа для установления фактов биографии и понимания личности Варвары Соковниной не подлежит сомнению, и ее голос звучит в нем очень отчетливо [113].

«Описание случившегося с Варварой Михайловной», которое Тургенев «слышал и читал» у Паисия Кайсарова 17–18 сентября, было сделано по горячим следам – через два дня, 20 сентября, Андрей Иванович писал Жуковскому, что Варвара Михайловна ушла из дому «несколько дней тому». Тургенев подробно и довольно точно пересказал адресату подробности побега, содержавшиеся в письме Варвары Соковниной из Никольского, которое он, по его собственному признанию, «не читал» (ЖРК: 372). Автором «описания» мог быть только кто-нибудь из членов семьи, считавший произошедшие события достойными предания огласке в узком кругу близких приятелей и увековечивания на бумаге. В то же время Тургенев просил Жуковского хранить молчание, ссылаясь на то, что «всей фамилии не хочется, чтобы это разгласилось» (Там же, 373).

Почти наверняка этот, не дошедший до нас, текст был написан Павлом Соковниным, литератором, регулярно публиковавшим в московских журналах «Приятное и полезное препровождение времени» и «Иппокрена» стихотворения и очерки чувствительного свойства (см.: Неустроев 1898: 637–638). Он был близок с братьями Кайсаровыми и позднее именно по протекции Петра Кайсарова получил место в канцелярии графа Строганова (см.: РГАДА. Ф. 1280. Ед. хр. 133. Л. 30 об.). В день побега он был в доме на Пречистенке, а сразу по получении письма от Варвары Михайловны отправился к ней в сопровождении приехавшего из подмосковной деревни старшего брата Николая Михайловича (Серафима 1891: 845).

Павлу Соковнину уже доводилось выступать в печати в качестве панегириста своей сестры. В 1797 году в части 15 «Приятного и полезного препровождения времени» появилась его статья «Краса своего возраста и пола», написанная к восемнадцатилетию Варвары Михайловны [114]. «Боясь оскорбить скромность», автор не назвал имени героини, но сохранил в тексте множество легкоузнаваемых деталей:

Уже осьмнадцать раз весна украшала утро твоей жизни, текущей подобно прозрачному по свежим травам и цветам ручью <���…> Третий год тому, как судьба поразила тебя жестоким ударом, похитив дражайшего родителя у нежнейшей дочери. Я был свидетель твоей горести неутешной. Едва достало тебе сил перенести сей удар, едва ты не последовала за родителем, но благость небес сохранила дни твои. <���…>

Часто ты удаляешься в уединение на несколько часов, задумываешься, плачешь, приводя на память любезного родителя; – в слезах падаешь на колени перед Распятием, конечно, проницаешь иногда мыслию в небесные селения, зришь родителя, с высоты к тебе улыбающегося; чрез несколько минут встаешь – тихонько отираешь свои слезы – и возвращаешься к нам, неизъяснимое, небесное чувствование зрится написанное на лице твоем. <���…>

С каким вниманием преподаешь ты уроки двум меньшим своим сестрам! Все окружающие должны учиться у тебя благонравию, снисхождению, тонкости, благоразумию. Миловидная К** не преминет ими воспользоваться и украсит свою душу так, чтоб она лицу ея соответствовала; она от тебя уже знает, что одне только душевные прелести никогда не увянут. Нежная А** ежечасно являет новые оттенки чувствительного своего сердца. Я надеюсь, что подражая тебе, она будет очень сходна с тобою, и со временем ты будешь наслаждаться столь приятным плодом трудов своих (ПППВ XV: 380–382).

Теперь Павел Михайлович получил новый материал для подобного рода восторгов. По «Автобиографии игуменьи Серафимы» мы можем в общих чертах восстановить картину событий и содержание «описания», на основании которого Тургенев формировал свои представления о случившемся. Как обычно, он записывал в дневник не то, что «слышал и читал», но то, что представлялось ему достоверным и соответствовало его пониманию чувствительности.

Мечтая о воссоединении Варвары Соковниной с несчастной матерью, «сохнущей в своей печали», Андрей Иванович, конечно, мог не знать, что именно «хладнокровность» Анны Федоровны и ее «отчужденность» (Серафима 1891: 824) от семьи стали главной причиной побега дочери. Скорее всего, Павел Соковнин не хотел выносить на люди домашние неурядицы и изложил события в версии, наиболее благоприятной для семьи в целом. Более парадоксальным выглядит другое обстоятельство.

По словам Тургенева, в своем письме из деревни Варвара Михайловна сообщила родным, что «навсегда остается крестьянкою». Между тем мы знаем, что в этом письме ясно говорилось о ее подлинных намерениях (см.: Там же, 841). Невозможно допустить, что Павел Соковнин, еще тремя годами раньше восхищавшийся религиозными чувствами сестры, упустил это обстоятельство в своем «описании». Желание постричься в монахини было единственным возможным объяснением подобного поступка, минимально совместимым с существующими представлениями о приличии. Варвара Михайловна действительно планировала научиться у дочерей Якова Иванова «работать своими руками и после изнеженной жизни узнать, в чем состоит истинная потребность для человека» (Там же, 829), чтобы загодя приучить себя к тяготам монастырской жизни. Однако о планах «навсегда остаться крестьянкою» никакой речи идти не могло.

В письме Жуковскому Тургенев и сам рассказывает о том, что «она просилась у матери в монастырь, но нежная мать старалась удержать ее от сего намерения» (ЖРК: 372). Тем не менее в дневнике Андрей Иванович не упоминает об этом ни единым словом. Для того чтобы вообразить Варвару Соковнину в «крестьянском платье», ему даже пришлось без всяких на то оснований приписать ей «некоторое помешательство». Тургенев настойчиво пытался втиснуть поразившую его историю в знакомую эмоциональную матрицу. Варвара Михайловна представлялась ему воплощением бедной Марии, героини обоих романов Стерна – прекрасной пастушки, сошедшей с ума из-за несчастной любви.