Андрей Зорин - Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Перечисляя круг источников, из которых Варвара Михайловна черпала свои эмоциональные матрицы, «Автобиография игумении Серафимы» умалчивает о едва ли не главном – житийной литературе. Причины такого умолчания могли быть различными. Если гипотеза о том, что «Автобиография» была составлена родными на основании писем и рассказов Варвары Михайловны (см.: Zorin 2016) соответствует действительности, можно предположить, что она не хотела прямо уподоблять себя святым, или опасалась, что члены ее семьи не поймут этой стороны ее внутренней жизни, или, наконец, что они сами сознательно или бессознательно упустили соответствующие ассоциации и упоминания. В то же время «Автобиография» не оставляет никаких сомнений в том, что мир житий играл в переживаниях Варвары Соковниной огромную роль.

Одним из распространенных сюжетов агиографической литературы был безвестный уход будущего святого из родного дома. Ночью бросил родителей и невесту Алексей, человек Божий, герой одного из самых популярных в России житий (см.: Адрианова-Перетц 1969; Берман 1982: 165–166). «Встав ночью и тайно от всех вышед из своего дома, не взяв с собой ничего, кроме одежды, что была на нем, да и та ветха», ушел от матери Феодосий Печерский, услышавший проповедь из Евангелия от Матфея: «Если кто не оставит отца и мать и не последует за мной, то он меня недостоин» (Библиотека 1997: 359, 363). Ту же евангельскую цитату приводит Пясецкий, утверждая, что именно эти «слова Божественного Учителя <���…> влили в сердце» юной Варвары Михайловны «мир и укрепили в ней решимость оставить мир и яже в мире (тех, кто в мире. – А.З.)» (Пясецкий 1886 I: 7).

Рассказ о причинах и обстоятельствах ухода из дома занимает более половины «Автобиографии игумении Серафимы». При всей подробности и точности бытовых деталей он исполнен символизма. Домашние собаки, «лающие так страшно», что Варвара Михайловна боялась, что они разорвут ее на куски, долгие плутания во тьме, после которых она вновь увидела себя «в нескольких шагах от своего дома», старик, провожавший ее до Воробьевых гор, но оказавшийся неспособным подняться наверх, так что дальше ей пришлось идти без провожатого, переправа через реку, перевозчица, смотревшая на нее «дикими глазами», и, наконец, мучительный подъем «на крутую мою голгофу» (Серафима 1891: 836) отчетливо воплощают тернистый путь ее восхождения к Богу.

Не менее выразительно описано и преображение тех, кто встречается Варваре Соковниной, когда ей наконец удается вскарабкаться на Воробьевы горы. Священник, перед которым она исповедуется в своих тайных намерениях, сначала велит ей вернуться домой, а потом окликает ее, стоящую в отчаянии около переправы, и рассказывает ей о своем раскаянии. Встретив по пути в церковь незнакомую барышню, он повел себя так, как подсказывали обычаи и чувство приличия, но в пространстве церкви Господь наставил его на путь истинный:

Я пошел служить обедню, облекся уже в ризу; но потом сложил ее с себя. Как возглашу, подумал я Миром господу помолимся, когда дух мой не мирен, не спокоен? Я не успокоил доброй странницы не подал ей никакой помощи (Там же, 837).

«Свирепая донощица», заподозрившая ее в воровстве, обыскав сумку и найдя в ней «образ Спасителя», «стала разсматривать его весьма пристально и вдруг, залившись слезами, бросилась» Варваре Михайловне в ноги, моля о прощении, и пожелала ей «доброго пути». В письме Андрея Тургенева к Жуковскому, где изложена версия из «описания» побега девушки из дома, вероятно написанного Павлом Соковниным, эта история рассказана по-другому:

Встретив на Воробьевых горах двух крестьянок, которые спрашивали ее, кто она, сказала им, что она бедная сирота и идет в село Никольское. Они сказали ей: «Не может быть, чтоб ты была простая крестьянка; ты, верно, благородная, и бежишь от мачехи»; увидев у нее образ Спасителя они заклинали ее им возвратиться (ЖРК: 372).

Невозможно установить природу этих разночтений – сама ли Варвара Михайловна первоначально излагала родным события в этой версии, внес ли в ее рассказ изменения автор «описания» или что-то перепутал сам Тургенев. Здесь нет упоминаний ни об обвинениях в воровстве – обе встреченные крестьянки искренне и доброжелательно озабочены судьбой девушки, – ни о превращении «свирепого льва в кроткого агнца» под воздействием образа Спасителя (Серафима 1891: 838).

Если верить «Автобиографии», враждебно настроенными к подвигу девушки остались только ее домашние. Отметим, что неистовое противодействие близких намерениям святого – постоянный житийный мотив. Того же Феодосия мать пыталась отвадить от мыслей о скитальчестве и ласкою, и свирепыми побоями. Пронзительное описание такого рода дает житие святой великомученицы Варвары, покровительницы Варвары Михайловны, которое должно было иметь для нее особое значение. Девушка, наделенная пылкой религиозностью и чувствовавшая себя чужой в собственной семье, не могла не сопереживать судьбе святой, которая, «отечество, род, имение оставивши <���…> нечестиваго отца возненавидевши <���…>, Бога возлюбила <���…> и Ему же уневестилася» (Минея 1982: 124). Эти слова Варвара Михайловна слышала в церкви каждые именины и повторяла в своих молитвах – они не могли остаться без влияния на строй ее души, чувства и поступки.

По сведениям из Четьих миней Дмитрия Ростовского, которому святая Варвара являлась в видениях и который посвятил ей значительное количество сочинений, ее мощи хранились в Киеве, совсем недалеко от Севска, куда так стремилась попасть Варвара Соковнина (см.: Федотова 1999: 104–108). Рассказавшая ей о Севском монастыре богомольная княгиня Касаткина оказалась там «мимоездом» по дороге в Киев (см.: Серафима 1891: 826). Вполне вероятно, что одной из целей ее поездки было поклонение мощам великомученицы.

Психологический анализ личности святой Варвары был дан П. А. Флоренским в книге «Имена». Не обязательно принимать мистическую ономатологию Флоренского, чтобы оценить глубину его интерпретации жития, как и влияние, которое мог иметь на Варвару Соковнину образ ее святой покровительницы:

Две основные черты характеризуют Варвару; и соединение их определяет своеобразие этого имени. Одна черта – страстная непреклонность, другая – мечтательность. Как и Мученица, всякая Варвара отрезывает себя от окружающей жизни и, видя, не видит ее. <���…> Варвара вместо этого мечтает над жизнью и имеет волю к этой мечте. Обыкновенная действительность ей представляется слишком мелкой и недостойной ее внимания (Флоренский 2009: 304).

Для Андрея Тургенева образ беглянки, отказавшейся от «удовольствий мира», приобрел своего рода ореол святости, отчасти распространившийся и на ее младших сестер.